Приключения сионского мудреца - Саша Саин

Среднеазиатскую щедрость познаёшь, когда есть ограничения в воде, еде, например. Когда-то в «мирное время», идя из института домой, проходил мимо чайханы, что между институтом и клиникой на мед. городке. И сидящие там сокурсники всегда любезно приглашали отпить с ними чай или отобедать пловом. Я благодарил, шёл дальше и думал: «Какие люди! Вот это гостеприимство — последним поделятся!». А вот сейчас шла «битва за урожай», и они меня уже не узнавали, как Динго, когда жрал баранью голову. Они жадно ели и пили, вырывая из рук чайник, кружку воды, кусок хлеба. И вечером любимое место медиков было у котла, где что-то варилось, где съестным пахло. Некоторые русскоязычные тоже там тёрлись о ноги, например, мои соседи Слесаренко и Шмаров, но местные — «братья меньшие», не сотрудничали со своими «братьями старшими» в вопросах питания. Но нас привезли сюда не для того, чтобы вечером «хорёшеньким жарко» накормить. Каждый день нас кормили дефолиантами, как американцы вьетнамцев, во время битвы за джунгли. На «белое золото», как партия ласково хлопок называла, обрушивались регулярно с самолётов дефолианты, чтобы или листья опали, или наши уши. Ещё каждый участник битвы за урожай имел, как кенгуру, по мешку на животе. И идя вперёд по своей грядке, между выше студенческого роста стеблей с хлопком, срывал и бросал в свой мешок хлопок из раскрытых коробочек. Пройдя такую грядку, превращался в пыльный мешок, и не мог начихаться. За день удавалось не более 14–15 кг «белого противника» одолеть. «Выживу — больше не поеду!» — твёрдо решил я. После работы шёл к мутному арыку с куском мыла и пачкал себя в воде. Затем — уже описанная кормёжка, прогулка с боевой подругой — и спать, не как в Рамитском ущелье. Ночью проснулся от какого-то шума, зажёгся свет. И, как во сне, увидел Разумову и Свету Симоненко, но в этот раз без профессора Фромкина. «Неужели всё же в Рамитском ущелье? Неужели сейчас секс?! Хотя устал — дефолианты не только уши и листья отрывают!» — сквозь сон пронеслось у меня. Рядом с ними стояли Кобаладзе, Опискин и Муслим Калонович. Затем свет погас и «сексуальная бригада» удалилась. Утром Муслим Калонович объявил меня пропавшим, сказав: «Ми тибя вся ноч искал!». — «Где?» — спросил я. «В пистель твоя». — «Зачем?» — испугался я, что за извращенчество такое. «Биля один пустой койка, — объявил извращенец, — ми деляли обход, перид сон, и когда ми спросиль, кито здес лежит, Шмаров сказала вас. Аказался — Слисяренка не бил». — «Это свинский поступок!» — возмутился Кобаладзе. На следующий день приехал ещё один извращенец-садист — декан лечфака Мулатов, зав. кафедрой кожных и венерических болезней. Маленький, но свирепый и косой. «Всех выгонять из института, кито 20 кг не собираит!» — орал он с трибуны, согнав «рабов» в здание сельсовета. «Тут ищо некоторий дисциплин нарушает, не там ночуит!» — подбросил ему, произнеся мою фамилию, Муслимов. «Кито это!? — „по-госплановски“ заревел Мулатов. — Почиму не знаю, скольки он собирает хлопок?! Будиш меньше 20 кг — виганю! — пообещал он мне. — Гиде спыш?!». — «У себя на койке», — ответил я. «Дело в том, что Шмаров на него указал, — пояснил Кобаладзе, — чтобы выручить Слесаренко». Но это уже не интересовало Мулатова. Тут не выдержала, встав с места, и пошла на сцену Света Симоненко, доказав, что украинские фамилии могут хорошо звучать. Она пристыдила Слесаренко и Шмарова, которые свою вину перекладывает на других. «Кито такой, почему не знаю?! — заорал на неё Мулатов. — Иди на места! Сиколька она хлопок собирать?» — спросил он у Муслима. «25 кг», — ответил тот нехотя. «Если будит меньше собират, виганю!» — пообещал и ей Мулатов. Он разогнал бы из института всю русскоязычную часть курса, кроме Шмарова и Слесаренко, которые с помощью своих родителей сгладили нелюбовь Мулатова к «старшему русскому брату». Съев наш завтрак, обед, ужин и еще раз завтрак, Мулатов уехал в солнечную столицу — Душанбе. Он уехал, а мы снова превратились в стадо кенгуру, надев мешки на животы, и продолжили в них собирать «белое золото», продолжая «биться за урожай». Через месяц «сражений», их продлили ещё на месяц, обрадовал нас Опискин. У него была роль надсмотрщика на поле. К счастью, он оказался неправ, и нас повезли обратно в Душанбе. В этот раз мне не показалось, что «битва за урожай» закончилась очень быстро, как на первом курсе. Я был злой на чистеньких паразитов в Душанбе, не принявших участия в этой битве. «Ой, господи, как вы все похудели! — всплеснул ручками Мулюков Петя. — Мы тут с Генкой так за всех вас волновались, когда услышали, что вас ещё на месяц могут оставить!». После хлопка учёба закипела. После «битвы за белое золото» продолжилась «битва за науку». «Мы отстали от программы!» — как всегда, сказали наши преподаватели. На анатомии сразу взялись за мозги, их выдавал Мешков, вылавливая из большого чана. Лучшие мозги всегда доставались Пете Мулюкову! «Смотрите, какой у меня большой мозг!» — хвастал он.

Другим доставались какие-то кривые, перекошенные набекрень. Надо было изучить всё, что в мозгу имелось: извилины, кору, подкорковые образования, ответственные за эндокринную функцию и инстинкты. Кроме того, в мозгу имеется много каналов, и даже желудочки есть, а это означало, что Свете Симоненко предстояло на сцене с профессором Фромкиным и их посетить. Потому что лекции по мозгам читал он, а не профессор Пулатов, Зухурова могла отдохнуть, временно. Нам предстояло, наконец, закончить в этом семестре полуторагодовое изучение анатомии и зимой сдать экзамен — главную преграду для дальнейшей учёбы в институте! Чаще именно анатомия становится преградой и решает — кто будет «духтуркалон», а кто «бедный колхозник». Кроме того, у нас появился ещё один непрофильный предмет — патанатомия. Эта кафедра располагалась в 15-том — последнем корпусе в Караболо, куда, как на фабрике, поступала готовая продукция медицинского производства — трупы. Здесь они вскрывались и определялся, чаще всего, правильный диагноз — та болезнь, от которой надо было лечить, а не та, от которой лечили! Здесь уже преподавали истинные «трупофилы-трупоеды». Нашу группу вёл сам доцент — «трупоед-трупофил» Грызлов. Маленький, худенький, пожелтевший от злости, похожий на разложившийся труп. Он нас всегда тащил в морг, расположенный в подвале, и сам всех с удовольствием вспарывал. В этот раз попалась старушка, и Грызлов, её потроша, шутил, смеялся, веселился, даже возбуждался! «Ну что, бабуля?! — начал он своё знакомство с ней, когда подошёл к мраморному столу, где его ждала бабуля. — Начнём, бабуля! — произнёс ласково, разрезая ей кожу, начиная от шеи до лобка, кавалер Грызлов. — Ну вот, — продолжал он, — животик мы твой и разрезали! Теперь посмотрим, бабуля, чем ты питалась, — и Грызлов вскрыл бабулечкин желудок. — Ага, вот видите, чем бабуля питалась, есть остатки пищи. — А теперь посмотрим, бабуля, чем ты не успела в туалет сходить!» — и пошёл в ход бабулин кишечник. Кто-то скривил нос. Это очень не понравилось Грызлову, и он велел «привереде» как можно ближе подойти к бабуле. Искромсав бабулю от шеи до пят, взялся за центр бабулиной мысли — мозг. «Посмотрим, чем ты думала, бабуля! — улыбнулся по-доброму Грызлов и снял с бабули скальп, а затем распилил ножовкой бабулин череп и, постучав молотком по зубилу, открыл его и извлёк мозг, похожий на те, которые на кафедре анатомии плавали в формалине и выдавались другим любителем человеческих частей — Мешковым Геной. — Ну, что ж, сейчас мы нарежем лапшу из центра бабулиной мысли, — объявил Грызлов и спросил у Аси: — Как вы думаете, зачем?». — «Для удовлетворения своих некрофильных наклонностей», — шепнул я Разумовой. «Нет, пусть он скажет», — остановил Грызлов Асю, указав на меня. «Чтобы определить, не от инсульта ли умерла бабуля», — сказал я. «Не очень точно, — зло ответил Грызлов. Видно было, что живых он любит значительно меньше, чем лежащих на мраморном столе. — Я делаю „лапшу“, чтобы состояние сосудов посмотреть», — укоризненно глянув на меня, объяснил Грызлов свои кулинарные наклонности и пригласил всех пройти в учебную аудиторию на втором этаже. «Сегодня у нас тема: патанатомия атеросклероза, то, что вы уже видели в сосудах нашей бабулечки», — любовно обозвал объект своего вожделения некрофил. «После занятий вечером пойдёт к ней дальше удовлетворяться», — продолжил комментировать я Разумовой, и она, не сдержавшись, прыснула со смеху. «Расскажите вы нам тему», — предложил мне Грызлов. Рассказав всё подробно, как в учебнике об атеросклерозе, я остановился. В учебнике написано не совсем верно, решил исправить профессора Абрикосова доцент Грызлов, не объяснив, что «неверно». «Расскажите вы», — предложил он Асе. Ася повторила, что я уже рассказал, только сбиваясь, запуталась и сказала: «Я не готова сегодня». — «Нет, нет, всё хорошо! — ободрил её Грызлов. — Очень хорошо!». В конце занятий, после того, как мы, глядя в микроскоп, нарисовали в альбомах атеросклеротические изменения, Грызлов объявил оценки, мне он поставил 3 с минусом, а Асе — 5 с плюсом. «Это несправедливо, — запротестовала Ася, — он ответил лучше меня», — указала она в мою сторону. Ничего не ответив, Грызлов сказал всем «до свидания» и пошёл, как я и предсказал, в подвал к своей «бабулечке».