Сибирская жуть - Александр Бушков

А шаманы, выходит, и до Невельского это знали самым замечательным образом.

Вообще шаманы обнаруживают удивительные знания, которые никак не могли появиться даже у умного и наблюдательного человека при самом долгом и мудром всматривании в окружающую природу. Шаманы знали и то, что приобретается только долгим теоретическим учением, накоплением книжных сведений, размышлениями над тем, что сделали предшественники много лет назад.

Ну ладно, книги могла заменять память. Известно, что индейцы некоторых племен помнили наизусть очень большие тексты – примерно такие же по объему, как Библия или «Война и мир». Не было письменности – приходилось запоминать.

И невольно приходит в голову, что вполне может быть не только легендой город шаманов. Или крепость шаманов? Тайник шаманов? Не знаю, как правильнее назвать это загадочное место.

Мне о городе шаманов рассказывали двое стариков, и обоих уже нет в этом мире. Один из них – старый эвенк, совершенно спившийся, деклассированный тип. Это было задолго до того, как я стал археологом, – в конце 1960-х годов. Мне исполнилось 14 лет, и я летом работал в экспедиции своей мамы. А старик работал истопником в бане в одном поселке на Ангаре – в Манзе. Тогда это был совсем маленький поселок, состоявший из двух частей – Старая Манзя, совсем крохотная русская деревня, построенная тут в незапамятные времена, – как говорили, в конце XVIII века. И Новая Манзя – поселок леспромхоза, совсем молодой, где жило больше тысячи людей.

Платили в леспромхозе хорошо, прошлое рабочих никого не интересовало, и большая часть работников были калымщики разного рода, мечтавшие когда-нибудь уехать на «материк» и воспользоваться там заработанными десятками тысяч. Среди них было много вербованных – тех, кого сманили буквально у ворот лагеря. О нравах бараков, в которых жил этот контингент, можно написать целый детективный роман, но сейчас речь не об этом.

А еще в леспромхозе была общественная баня; ее надо было топить, и возил лес, пилил и колол дрова, топил печи этот красивый старик с сухим породистым лицом. У эвенков вообще часто бывают такие сухие лица, когда под кожей явственно проступают кости. Такие лица красивы и вызывают ассоциации с лосем – у него тоже сухая морда; и с поджарым, крепким и жилистым аристократом старой Европы.

Этот старик умел зарабатывать не только тем, что возил и колол. Еще он умел делать каменные орудия, и особенно ловко получались у него наконечники для стрел. Геологи охотно ставили ему выпивку, лишь бы он показал им искусство, и старый эвенк уходил на берег Ангары – искал подходящие камни. Потом он садился на корточки, брал в руки камень – окатанную водой гладкую гальку, прицеливался по ней другим камнем – специально принесенным отбойником. И устремлял вопросительный взгляд на геологов. Ему тут же наливали граненый стакан, и он медленно, степенно выпивал; старик никогда не морщился и никогда не закусывал. А потом он брал в руки камни, устремлял на них желтые орлиные глаза… И раз-раз-раз – несколько неуловимо быстрых, по-орлиному стремительных движений, и галька, принесенная с реки, уже превратилась в несколько плоских, удобных для работы каменных заготовок.

Старик обводил глазами геологов – считал. И изготавливал ровно столько наконечников стрел, сколько было заказчиков. Это он тоже делал очень быстро: брал в одну руку заготовку, из которой хотел сделать стрелу, в другую – удобный камешек, и… раз-раз-раз! – мгновенными движениями нажимая камнем на камень, старик придавал камушку нужную форму – уже почти форму наконечника стрелы. Подносил камень к глазам и опять начинал нажимать в нужных местах – очень точно, очень быстро, очень надежно.

Не больше получаса сопели от нетерпения, пялили глаза зрители, когда старый эвенк стал раздавать им готовые наконечники, еще теплые от его рук и от ударов отбойника. Опять бежали за бутылкой, и старик, снисходительно усмехаясь, рассказывал, как в годы Гражданской войны тайгу отрезало от всего остального мира. Не плавали пароходы, не ехали купцы, не везли муку, патроны и железные вещи. Пришлось охотиться луком и стрелами, а каменные наконечники стрел ведь дешевле, совсем не страшно, если зверь унесет в себе каменную стрелу… И сделать каменный наконечник стрелы может всякий, без всяких сложных инструментов – не то что твердый, металлический.

Геологи почтительно и удивленно качали головами, иногда заказывали еще наконечники стрел или «вообще что-нибудь…».

Не могу сказать, что меня этот эвенк выделял, и что я вообще был ему как-то интересен. Скорее можно сказать, что я просто подслушал одну историю; однажды я застал его в компании геологов в особенно глубоком опьянении. На этот раз он не просто высокомерно ухмылялся, а потребовал ящик водки. За ящик он им сделает сразу… Нет, я не берусь воспроизвести сказанного стариком. Для меня это слово прозвучало примерно как «умулюхы», и оставалось совершенно непонятно, что это такое – предмет, изделие, книга, человек? Геологи тоже не знали, что это такое, и требовали объяснений.

– Сейчас…

И старик снял с шеи грязный-грязный, засаленный, наверное, за несколько десятилетий витой шнур. А на шнуре висела фигурка, искусно вырезанная из нефрита – человечек со слегка разведенными ногами, со странно разведенными руками китайского болванчика. Круглая башка человечка с огромными круглыми глазами навыкате вообще не имела никаких аналогий в эвенкийском искусстве. Да и вообще сколько живу, больше никогда не видел ничего подобного.

Тут надо сказать, что китайский нефрит, священный «небесный камень», ценимый больше золота, был белый. Из равнин Китая белый нефрит попадал в Сибирь, чаще всего в Прибайкалье, но воды Енисея несут нефрит другого цвета – зеленого, и всегда легко определить, откуда происходит нефритовая вещь. Этот человечек был из зеленого нефрита.

Какое-то мгновение царила полная тишина. Потом она взорвалась гулом голосов:

– Нет, ну и вещь! Что, ящик?! Сейчас! Васек, у тебя сколько? Коля, давай-ка в магазин, тут дело такое! Слышь, а ты сам резал? Ну, класс!

И нашелся, наконец, один, подошедший практически к делу:

– Валя (Это эвенка так звали – Валентин)… Валя… Ты ящик за каждый берешь? Мне таких много надо…

И правда, что такое ящик водки? В эпоху «трех рублей двенадцати копеек» это 62 рубля сорок копеек. Нефритовый человечек стоит в любом случае в несколько раз больше, как ни ряди…

А Валентин повел себя довольно странно. Молча отнял человечка, присел, привалился к обшитой досками стене баньки.

– Думаешь, не сделаю?! Настоящего сделаю. Один будет, но настоящий.

– Нет, Валя… Мне много надо. Ты скажи, сколько тебе надо водки? И вообще чего? Ты сколько таких можешь сделать?