Живописец душ - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра

В самом деле, и на этих выборах опять выявились массовые фальсификации по всей стране: подкуп избирателей, «карусели», поддельные списки, голосующие покойники, недоступные избирательные участки; землевладельцы и собственники, заставляющие своих арендаторов и работников голосовать как надо; фальсифицированные бюллетени и бюллетени из мелких местечек, не доставленные по почте. Консерваторы, цепляющиеся за власть, продолжали самоуправствовать безнаказанно.

И все-таки в Барселоне, где Леррус наказал своим сторонникам быть максимально бдительными и пригрозил властям беспорядками, если вскроются нарушения, республиканцы получили втрое больше голосов, чем регионалисты: прошел весь список Республиканского Союза.

Если вклад Эммы в приближение республиканцев к власти, о котором говорил Леррус, был ограничен по политическим причинам, все же «товарищ учительница» имела случай чуть позже поквитаться и за цензуру своих речей, и за малое время, какое ей предоставили во время избирательной кампании на митинге в Барселонете, на арене для боя быков, совсем рядом с карантином, где они с Матиасом покупали кур. Около пятнадцати тысяч человек собрались там, двенадцать тысяч расселись в амфитеатре, остальные стояли прямо на арене, чтобы почтить годовщину процесса в Монжуике, которую взяли на вооружение республиканцы, требуя пересмотра решений суда, амнистии для приговоренных и их полной реабилитации.

Зрелище, повторяющееся каждый вечер, когда проходит бой быков, перед Эммой предстало не впервые, они с Матиасом часто встречались неподалеку: ожидая подачки, бесчисленное множество калек с флейтами и аккордеонами соревновались между собой – кто сыграет громче и привлечет к себе внимание. Какофония резала слух. И все-таки Эмма расщедрилась, бросила несколько сентимо, которые и для нее не были лишними, в драную шапку, стоявшую у ног какого-то инвалида.

– Зачем ты им подаешь? – спросил Антонио.

– На удачу…

– Так ты в приметы веришь? – рассмеялся он.

Эмма пожала плечами, но, приближаясь к арене, осознала, что удача ей потребуется, еще как потребуется. Многотысячная толпа подавляла – это не театрик и не крытый цирк, куда вмещается несколько сотен человек, никак не больше тысячи. А это море людей вселяло ужас.

– Не знаю, смогу ли я, – призналась она каменщику, окинув взглядом забитые ряды амфитеатра.

Ответ Антонио заглушили крики толпы. Да Эмма и не слушала. Она вся вспотела, ей было не по себе, ее пугало такое скопление людей. Ромеро, помощник Хоакина Тручеро, встретил их и провел к трибуне, помещавшейся над загоном, откуда выпускали быков.

«Этим путем я и сбегу отсюда», – усмехалась про себя Эмма, пока ее представляли другим ораторам; она автоматически пожимала руки, не запоминая имен и не вникая в слова; ее тревожило лишь одно: как бы по ее вспотевшим ладоням кто-нибудь не догадался, до чего ей страшно. Они все расселись в первом ряду, под навесом. Ромеро устроил Антонио где-то поодаль, почти что у барьера, за которым на арене толпился народ. Среди всех этих политиков Эмма почувствовала себя маленькой и одинокой. Она-то всего лишь торговка курами, которых к тому же и достает мошенническим путем. Эмма никому в Братстве не рассказывала, чем на самом деле занимается, а на упорные расспросы Хоакина Тручеро отвечала: «Торгую съестным», тем и удовлетворяя его любопытство. В противоположность ей, все ораторы, собиравшиеся выступать, были важными персонами, в темных пиджаках, при галстуках, в котелках, – люди серьезные, основательные, вдвое старше ее.

Эмма подготовила речь с помощью и при долготерпении Антонио, который раз за разом выслушивал ее. Теперь все стерлось из памяти. Не осталось ни единого слова… Эмма беспокойно заерзала на стуле. Ораторы кричали в полную силу, чтобы их услышали в таком громадном пространстве, и это ее отвлекало. Аплодисменты, приветственные крики; выступающий на трибуне потрясает сжатым кулаком; похоже, закончил речь. Когда ее черед? Был бы хоть Антонио рядом… Эмма обернулась, стала искать его глазами, но не нашла. Взглянула на дверь, ведущую в загон. Туда можно улизнуть.

Ее выкликнули. Она поднялась на трибуну. «Товарищ учительница!» – представили толпе. Люди зааплодировали. Эмма несколько мгновений колебалась. Огляделась вокруг. Люди ждали. На этой арене во время корриды, если устанавливалась тишина, можно было слышать, как по песку шуршат копыта нападающего быка. Сейчас Эмма услышала, как кто-то кашлянул.

– Моего отца замучили в Монжуике!

Не нужно было кричать, как предыдущие ораторы. Тот самый шелест песка под копытами разъяренного зверя. Люди встали все как один и аплодировали стоя.

Приветственные крики и память об отце вдохновили ее. Она вспомнила свою речь и прокричала ее над толпой. Правительство до сих пор не признает, что заключенных пытали. Церковь, наследуя инквизиции, морально оправдывает беспредел. Как можно утверждать, будто заключенных не пытали? Она сама, девчонкой, видела следы пыток и в страхе отшатнулась от изувеченного отца. Люди слушали эту исповедь затаив дыхание. «Я больше никогда не видела его». Эмма умолкла, голос прервался, больше было не вымолвить ни слова, и она расплакалась прямо на трибуне, перед толпой. Да, ее осиротил этот несправедливый процесс! Сначала она пыталась сдержать слезы, но потом, стиснув зубы, выпрямилась, не скрывая горя. Единодушный рев вырвался разом из пятнадцати тысяч глоток и устремился в небеса.

– Пусть вас услышат в замке! – взвизгнул кто-то из республиканских лидеров, одной рукой обнимая Эмму, а другой показывая на гору Монжуик, которая высилась на другой оконечности побережья.

– «„Товарищ учительница“ воспламенила собравшихся. – Старик в таверне, расположенной неподалеку от стройки, где работал Антонио и где они с Эммой договорились позавтракать, читал газету вслух для всех посетителей. – Сирота, потерявшая отца-анархиста, несправедливо приговоренного во время процесса в Монжуике, захватила присутствующих потрясающе эмоциональной речью, завершив которую не смогла сдержать слез…»

Эмма и Антонио с нежностью взглянули друг на друга поверх стола, за которым сидели вместе с прочими людьми со стройки; одни уходили, другие присаживались, и мало кто не бросал заинтересованный взгляд на женщину, пришедшую вместе с