Нежный бар - Дж. Морингер

— Спасибо тебе, Господи, за такую милость.

— Ну, так вот, — продолжил Боб Полицейский, — я тут подумал. Вспомнил, как грузил все эти книги в твою квартиру, когда помогал тебе переезжать, и подумал, может… Ну, ты знаешь.

Я покачал головой.

— Я подумал, — подытожил Боб сбивчиво, — вдруг у тебя есть книги, которыми ты не пользуешься…

Моей первой мыслью было, что в строгом смысле слова я не пользовался ни одной из своих книг. Боб Полицейский думал о книгах как об инструментах. Он к большинству вещей относился как к инструментам. Даже у коктейлей, которые он пил, были названия инструментов: «Отвертка» и «Ржавый гвоздь». Мне хотелось объяснить, что у книг нет четкого предназначения, как у инструментов, что нельзя точно сказать, когда книгами пользуются, а когда нет. Я получал удовольствие от того, что они есть, мне нравилось видеть их стоящими на полках. Они были единственным признаком уюта в моей жалкой квартирке. Книги составляли мне компанию, ободряли меня. Книги, которые я читал еще в детстве, были покрыты плесенью или порваны, и теперь я трясся над своими книгами. Я не писал на полях, не загибал страницы и никогда не одалживал их, особенно первые издания, которые получил от редакторов книжных обозрений в «Таймс» за то, что брал небольшие интервью у авторов. Но я не мог рассказать об этом Бобу Полицейскому, потому что это прозвучало бы так, будто мне жалко книг для него. Я сказал ему, что буду рад, если он зайдет завтра и выберет себе что-нибудь из тех книг, которыми я не пользуюсь.

Потом я поступил нехорошо. Я выбрал толстенный анализ Среднего Востока на восьмистах сорока двух страницах и безнадежно скучную историю исследователей Северного полюса на семистах восьмидесяти пяти, и на следующее утро, когда Боб Полицейский без стука вошел в мою дверь (как и Макграу, он никогда не стучал — привилегия больших мужчин), я заявил ему, что взял на себя смелость выбрать для него две книги. Я знал, что, если я дам Бобу Полицейскому эти огромные тома, сквозь дебри которых пробраться просто невозможно, книгу меня он больше не попросит.

Оба тома вместе весили как мороженая индейка, и когда я вложил их в протянутые руки Боба Полицейского, тот взглянул на меня с такой благодарностью и нежностью, что мне хотелось сказать: подожди, я просто пошутил, я найду книги, которые тебе действительно понравятся, книги Лондона, Хемингуэя и Шоу. Вот, возьми «Ночного портье». Возьми Ника Адамса. Возьми их все, мой друг. Но было слишком поздно. С двумя нечитабельными книгами под мышкой Боб Полицейский уже спускался по лестнице.

Я две недели не видел Боба Полицейского в «Пабликанах» и знал, что объяснение может быть только одно. Он ломает голову над моими книжками. Человек попросил у меня помощи в самообразовании, а я так его подставил. Уж лучше бы я пришиб его этими книжками, и дело с концом.

В Нью-Йорке начался буран. Большинство магазинов и офисов закрылись. В «Пабликанах», однако, было полно народу. Целые семьи приезжали в бар и оставались до позднего вечера, потому что у них дома не было ни света, ни тепла. Когда пришел Эдди Инвалид, я стоял в баре в длинном шарфе, обернутом вокруг шеи, пытаясь согреться. «Катится, катится», — пропел Кольт. Кольт всегда пел куплеты из «Нелегкой поездки», когда Эдди Инвалид въезжал на своей коляске в бар, и Эдди Инвалид злился, отчего Кольт пел еще более издевательским тоном. Я рассмеялся, потом вспомнил, что Эдди Инвалид живет через дорогу от Боба Полицейского. Я спросил, не видел ли он в последнее время своего соседа.

— Да, — кивнул Эдди. — Я его только что видел. Он у себя во дворе делает ледяной дом.

— Что-что?

— Ну, этот, как его, ледяной дом, в котором чуваки живут на Северном полюсе.

— Что ты несешь?

— Я не могу вспомнить слово, — люди, которые, — живут на Северном полюсе?

— Эскимосы?

— Да! И как называются дома, в которых они живут?

— Иглу?

— Верно! Он строит этот иглу-шмиглу, в котором эскимосы живут.

— У себя во дворе?

Я чуть было не сорвался с места, когда Боб Полицейский появился собственной персоной. Он снял перчатки, положил их на стойку и заказал себе выпить.

Я подсел к нему.

— Боб, Инвалид говорит, что ты строишь иглу?

Он шмыгнул носом и высморкался в кулак.

— Я позаимствовал эту идею из книги, которую ты мне дал, — сказал он.

— Там были чертежи иглу?

— Эта книга о жеманных британцах, которые исследовали Северный полюс в 1800 году, и о том, как они мерли как мухи, потому что не хотели поступать так, как эскимосы. Британцы относились к Северному полюсу так, словно это площадь Пикадилли, и не приспосабливались к этой, как ее, окружающей среде. Если бы они научились строить иглу, то не умерли ли бы. Недоумки.

— То есть ты прочел между строк, сообразил, как построить иглу, и решил попробовать?

— Послушай, Джей Ар, я не знаю, как тебя благодарить за то, что ты одолжил мне эту книгу. Я читал запоем.

— Правда?

— Не мог оторваться. Поэтому я и не приходил. Я читал.

— А история Среднего Востока?

— Эту я первой прочитал.

Он коротко рассказал мне о палестинском кризисе.

— Я рад, что книга вдохновила тебя на постройку иглу, — сказал я. — Ты обе книги прочитал? Тысяча шестьсот страниц? За две недели?

Боб Полицейский пожал плечами. Подумаешь. В этот момент я поклялся себе, что дам Бобу любые книги, которыми не пользуюсь.

Боб и без этого был моим лучшим другом в баре, но открытие нашего книжного клуба все изменило. Мы стали проводить больше времени вместе за пределами бара. Он учил меня разным премудростям — как поменять колесо, надеть наживку на крючок, пить «Ржавый гвоздь» — адскую смесь из виски и ликера «Драмбуи», — а я в свою очередь учил его переписывать полицейские рапорты ясным языком. Это был неравноценный обмен. От наших литературных уроков я получал гораздо больше пользы, чем Боб Полицейский. Я так и не смог убедить его, что лучше писать: «Мужчина сказал», чем «правонарушитель заявил». Но сам всегда замирал, когда говорил Бобу Полицейскому, что забивать отчет высокопарными словами не самая хорошая идея.

Когда у нас обоих был выходной, мы с Бобом плавали на его старой двадцатифутовой лодке «Пенн Ян» в город. Он давал мне один из спасательных жилетов отделения полиции Нью-Йорка, и мы плыли вокруг статуи Свободы, ловили камбалу или просто курсировали вдоль Саут-стрит Сипорт. Я стоял на носу лодки, чувствуя брызги воды на лице, наблюдая, как облака насаживаются на верхушки башен-близнецов. Потом мы оставляли лодку в доке на семнадцатом пирсе и шли перекусить. Мы всегда заглядывали в «Пабликанов на пирсе», но там, как прежде, было пусто. Боб Полицейский качал своей большой головой, глядя на длинные ряды свободных барных табуреток. «У Стива неприятности», — говорил он. «Неприятности», — повторял я, сочувствуя Стиву, но думая о Сидни, с которой у меня ассоциировалось это слово.

Мы мало подходили друг другу, полицейский и копировщик, но в Бобе было столько противоречий. Стоический рассказчик. Грубый книжный червь. Жесткий парень с добрым сердцем. Я как-то слышал, как он говорит о своих детях, и это было так мило, что Атлет вытирал глаза. Через пять минут я спросил Боба Полицейского, не подозревает ли его жена неладное из-за того, что его нет дома по вечерам. «Не-а, — сказал он. — Она знает, что я не какой-нибудь там ирландский прохиндей». Я заметил, что не знаком с этим термином. Боб объяснил: «Ирландский прохиндей — это парень, который пройдет мимо бара, чтобы провести время с телкой».

С тех пор как Боб начал брать у меня книги, он изменился. Стал более разговорчив, смелее высказывал мнения на различные эзотерические темы. Книги давали ему не столько новые взгляды, сколько новую уверенность в своих взглядах. Он не то чтобы был счастливее, но казался менее озабоченным, и даже походка его, на мой взгляд, стала легче. Он больше не входил в бар с таким видом, словно нес весь мир у себя на плечах. Поэтому я удивился, однажды увидев Боба Полицейского печальным и угрюмым. Он залпом пил «Ржавые гвозди».

— Что случилось, коп?

Он посмотрел на меня так, будто мы незнакомы.

— Ты сегодня работаешь? — спросил я.

— Похороны.

Его белые парадные перчатки лежали на стойке.

— Кто-то из знакомых?

Он не ответил.

— У тебя изнуренный вид, — заметил я.

— Я плохо переношу похороны. Особенно похороны полицейских.

Он рассказал мне о церемонии. Гроб, задрапированный флагом. Руки в белых перчатках бодро отдают честь.

— Но ведь ты не знал полицейского, которого убили? — спросил я.

— Я их всех знаю.

Боб протер глаза и выпил остатки «Ржавого гвоздя», будто это был чай со льдом.

— Ты так и не прочитал про меня в архивах «Таймс». Верно?