Нежный бар - Дж. Морингер

Однажды вечером, войдя в дверь, я увидел Джо Ди за стойкой. Он поднял глаза от газеты.

— Это место как липучка для мух, — сказал он ухмыляясь. — Ловит всех на лету.

Я показал на Боба Полицейского:

— Наверное, поэтому здесь всегда такое жужжание.

Боб Полицейский усмехнулся, Джо Ди захлопал в ладоши.

— С возвращением, твою мать! — сказал он.

Свозвращением твоюмать. И мое настроение сразу улучшилось.

Иногда бар казался лучшим местом в мире, в другие вечера возникало ощущение, что это и есть весь мир. После одного особенно тяжелого дня в «Таймс» я увидел мужчин, собравшихся в круг в той части бара, где работал дядя Чарли. Они расставили украшения для коктейлей в форме Солнечной системы, положив вместо Солнца лимон, и вращали оливки вокруг лимона, объясняя друг другу, почему в Нью-Йорке темнеет раньше, чем в Калифорнии, и почему происходит смена сезонов, и сколько еще осталось тысячелетий до вселенской катастрофы. Я стоял у них за спинами и слушал. В конце концов, что такое «черная дыра»? Такая штука, которая засасывает все на своем пути. Это как моя бывшая? Да-а-а, что-то вроде. Я ей передам твои слова. «Черная дыра» — это как Гранд-Каньон с пертурбацией. Нет, черт, не с пертурбацией. С гравитацией. Так о чем я говорил? Мир держится благодаря гравитации, а твоя бывшая — благодаря пертурбации. Не надо, чтобы оливка была Землей. Я терпеть не могу оливки. Что ты имеешь против оливок? В ней дырки — а я не люблю дырявую еду. Кто у нас, черт возьми, Марс? А, вижу, вишня. Извините, если я вижу вишню, я ее сразу кладу в рот. А Земля эта долбаная, она, вообще, какого размера? Двадцать пять тысяч миль в окружности. Похоже, можно пешком пройти. Тебе в лом даже до угла сходить за «Дейли ньюс». Ты хочешь сказать, что все в этом заведении сейчас движутся со скоростью шестьдесят — семьдесят миль в час? Не удивительно, черт подери, что у меня голова кругом.

Мужчины перестали разговаривать и удивленно уставились на свою Солнечную систему из коктейльных украшений. Тишину нарушал лишь сухой кашель, звук чиркающей спички и голос Эллы Фицджеральд, лившийся из стереосистемы, и на долю секунды я действительно поверил, что «Пабликаны» рассекают космос.

Мне нужна была непредсказуемость «Пабликанов». Как-то вечером зашел известный актер. Его мать жила неподалеку, и он приехал ее навестить. Мы все не могли глаз от него отвести. Этот актер снимался в классических фильмах со всеми звездами своего поколения, и вот теперь он был здесь, в «Пабликанах», и просил дать ему стакан простокваши. Он сказал дяде Чарли, что всегда укутывает желудок слоем простокваши, прежде чем приступить к более серьезным напиткам. Вечер шел своим чередом, и дядя Чарли дразнил актера по поводу простокваши, говоря, что он наименее мужественный из всех актеров, с которыми ему довелось работать. Актер не понял юмора дяди Чарли. Он обиделся, забрался на стойку и стал делать отжимания, как в армии, пока дядя Чарли не взял свои слова назад, признав, что актер мужественнее любого мужчины на этом свете.

Иногда мне нужно было просто тихо посидеть в «Пабликанах». Я до сих пор лелею теплые воспоминания о тех мрачных, дождливых воскресных днях, как раз после моего испытательного срока, когда в баре было пусто, только несколько человек завтракало в ресторане. Я съедал тарелку яичницы и читал книжное обозрение, пока Мейпз, воскресный бармен, мыл стаканы в мыльной воде. У меня было такое чувство, будто я вошел в свою любимую картину Хоппера «Полуночники». Мейпз напоминал птицеобразного продавца газировки, склонившегося над раковиной. Потом Мейпз влезал на раскладной табурет и полировал медные буквы, которыми над стойкой было выложено слово «Пабликаны», а я наблюдал за ним, завидуя его сосредоточенности. Если бы я только мог концентрироваться на словах так, как ты концентрируешься на этих медных буквах, говорил я Мейпзу. Прошли годы, прежде чем я сообразил, что Мейпз ни разу не сказал мне ни слова.

В один из таких тихих воскресных вечеров я услышал, как кто-то у меня за спиной закричал: «Джуниор!» Я повернулся и увидел Джимбо, официанта с ангельским личиком, который только что приехал домой из университета. Почему Джимбо решил назвать меня «Джуниор»? Никто, кроме Стива, не называл меня «Джуниор». Потом я вспомнил, что Стив был для Джимбо как отец родной. Джимбо, должно быть, слышал, как Стив называет меня «Джуниор». А все, что говорил Стив, Джимбо, как попугай, повторял. Я бросил на него угрожающий взгляд — что еще я мог сделать? Он был слишком большой, чтобы с ним драться. Он выглядел как молодой Малыш Рут.

Джимбо наклонился, чтобы посмотреть, какую книгу я читаю.

— «Записки фаната»?[100] О чем это?

То ли потому, что он назвал меня «Джуниор», то ли потому, что я перебрал «Кровавых Мэри», смешанных Мейпзом, я разозлился. Я почти прорычал:

— Терпеть не могу тех, кто спрашивает, о чем книга. Людям, которые читают ради сюжета, высасывая историю из книги как сливки из коктейля, лучше читать комиксы и смотреть мыльные оперы. О чем книга? Каждая книга, которая хоть чего-то стоит, — об эмоциях, о любви, о смерти и о боли. О том, как человек справляется с жизнью. Ясно?

Мейпз посмотрел на Джимбо, потом на меня и покачал головой.

Джимбо работал в «Пабликанах» с четырнадцати лет. Он вырос, играя в прятки с сыном Стива, Ларри. «Как Гек и Том», — частенько приговаривал он с гордостью. Джимбо, возможно, был единственным молодым человеком в городе, влюбленным в бар больше, чем я. Я пытался писать о баре, Джимбо же просто олицетворял собой бар. Помня все это и понимая, что Джимбо был сыном «Пабликанов» и, соответственно, моим братом, я чувствовал себя отвратительно из-за того, что нагрубил ему.

Ладно, проехали, сказал он, и сказал это всерьез. Еще одно замечательное качество Джимбо.

Вошел Далтон. Он размахивал первым изданием «Человека с огоньком» Дж. П. Донливи, которое взял почитать у дяди Чарли. «Припекало редкое весеннее солнышко, — прокричал он мне в ухо. — Это первая строчка романа. Настоящая поэзия, Придурок. Это английский язык, твою мать, но, честное слово, тебе никогда не написать такое же хорошее предложение».

— Я даже спорить не буду, — ответил я.

— Чувак! — с упреком сказал Джимбо Далтону. — Это грубо.

Я посмотрел на Джимбо. Минуту назад я на него наехал, а теперь он меня защищает. Еще одно замечательное качество Джимбо.

Пришел дядя Чарли. Он прыгнул за стойку, отпустив Мейпза, и сразу же с головой окунулся в нашу литературную беседу. Вскоре мы наперебой цитировали строчки из произведений любимых писателей — Керуака, Мейлера и Хэммета. Кто-то вспомнил культовую классику, роман Ирвина Шоу «Ночной портье». Кто-то сравнил его с рассказом Мелвилла.

— Мелвилл! — воскликнул дядя Чарли. — О, он лучше всех. «Билли Бадд». Все читали? Билли Бадд как Христос! — Дядя Чарли закатил глаза к потолку и разметал руки, будто его распяли. — Билли добровольно идет на виселицу, потому что знает, что совершил ошибку. Сечете? Он убил Клаггарта по ошибке и должен заплатить за это. «Да благословит Бог капитана Вире» — вот что говорит Билл, когда на его шею накидывают петлю, потому что правила нужно соблюдать. Без правил наступит анархия. Билли совершил ошибку и платит за это своей жизнью — платит добровольно, потому что верит в правила, которые нехотя нарушил. Сечешь?

— Я думаю, мы читали это в школе, — сказал Джимбо. — Напомни, о чем там речь?

Он ткнул меня локтем в ребра. Я рассмеялся. Потом заметил рядом с автоматом для сигарет Боба Полицейского. На его лице было угрожающее выражение, и я понял, что он, должно быть, слышал, как я нападаю на Джимбо. И теперь, наверное, решил, что я сволочь.

Вечером следующего дня Боб Полицейский нашел меня у бара. Он затолкал меня в угол и практически приплюснул к автомату для сигарет. Я испугался не на шутку.

— Я слышал вчера, как ты говорил про книги.

— Да, я был не в лучшем расположении духа. Не нужно было мне все это вываливать на Джимбо, но…

— Я университетов не кончал. Ты знаешь. Я сразу после школы поступил в полицейскую академию. Мой отец был полицейским и мой дедушка тоже, поэтому что еще мне оставалось, верно? Я не часто об этом думаю, но когда слышу, как вы, ребята, говорите про книги, я чувствую… я не знаю. Будто мне чего-то не хватает.

Я снова начал извиняться, но Боб выставил ладонь вперед, как полицейский из автодорожного патруля.

— Я полицейский. Я тот, кто я есть. Я не тешу себя иллюзиями. Но иногда думаю, что должно быть что-то еще. Что я должен был сделать больше в своей жизни. Ты заметил, что все называют меня «Боб Полицейский»? И никогда «Боб Отец» или «Боб Рыбак». И уж точно, черт возьми, никто не назовет меня «Боб Книжный Червь». Это меня задевает. Никто не зовет тебя «Джей Ар Копировщик».

— Спасибо тебе, Господи, за такую милость.