Моя скандальная няня - Сьюзен Хансен

— О-о-у-у, ты брилась! Чик-чик!

Как же тогда выглядят, по ее мнению, небритые подмышки?

Лопаточкой она нанесла толстый слой горячего воска на одну подмышку, затем на другую.

— А-а-а-й! — завопила я.

Воск мгновенно застыл и сжал кожу. Руки мои так и остались в приветственном жесте со сжатыми кулаками, как будто я только что пересекла финишную черту марафонской дистанции, установив новый мировой рекорд. Боль была мучительной. Подобное ощущение можно получить от растопленного свиного жира, если ты достаточно глуп, чтобы залить его себе в открытую рану. Я принялась глубоко дышать в ожидании продолжения экзекуции.

Когда тяжелоатлетка наконец рванула воск, я заорала что было мочи и чуть не потеряла сознание. Клянусь, она содрала с меня три слоя кожи!

Какая-то женщина с испугом заглянула к нам:

— Что здесь происходит?

Экзекуторша пожала плечами.

— Она брилась, — сказала она бесстрастно, словно говоря: «Она постелила постель, теперь ей придется умереть в ней». Заглянувшая посмотрела на мои кровоточащие подмышки и покачала головой с плохо скрытой брезгливостью.

— О, тогда понятно…

— Давайте пойдем, — выпроводила ее ассистентка, выходя вслед за ней. — Здесь мы ничего не можем сделать для нее.

Они покинули комнату.

— А теперь займемся ногами, — произнесла оставшаяся в одиночестве мучительница подозрительно веселым тоном и стала тонкими рядами накладывать на мои голени что-то, весьма сильно напоминавшее клейкую ленту для ловли мух, которую обычно подвешивают в конюшне. Я извивалась на кушетке, как выпотрошенная рыба, обвязанная веревочками, из которой собираются приготовить филе. Я начала стонать еще до того, как она принялась медленно отдирать полоски, одну за другой. Мои судорожно сжатые кулаки по-прежнему символизировали победу, подмышки были украшены салфетками «Клинекс». Когда экзекуторша сорвала особенно сильно прилипшую полоску, я поклялась себе, что никогда не буду рожать, если это так же болезненно. Когда она велела мне перевернуться для обработки задней части ног, я отказалась.

— Нет, спасибо, — задохнулась я. — Достаточно только спереди. Сзади никто и не смотрит.

Слава Богу, дело не дошло до зоны бикини. Уход за лицом я отложила на неопределенное время; мне было слишком больно и, кроме того, вдруг расхотелось наслаждаться комфортом.

Все удовольствие обошлось мне в сто двадцать пять долларов — значительно выше стандартной цены за восковую процедуру, — потому что, пояснили мне, на меня ушло больше времени, чем на «обычного клиента», и с жесткими волосами, которые прежде сбривали, очень трудно работать.

Я заковыляла прочь. Вот еще одно доказательство того, что я никогда, кажется, не смогу приспособиться к Голливуду! Я хотела лишь отщипнуть кусочек экзотического пирожного «шикарной» жизни, стать хоть в чем-то похожей на тех актрис, которыми я восхищалась. Очевидно, я избрала неверный путь. Интересно, что сказала бы Дебра по поводу моей кармы? Не заслужила ли я эту пытку своим саркастическим отношением к простодушным, не осведомленным в области косметических ухищрений одноклассницам в институте нянь? Это было единственное правдоподобное объяснение очередному моему фиаско.

Не скрою — моя внешность требует вмешательства специалистов. Но мне не пришло бы в голову обрекать себя на радикальную реконструкцию, подобную той, о которой мне рассказала подруга, наблюдавшая ее последствия и принимавшая участие в их ликвидации. Она искала канцелярскую работу. Но ей предложили место по уходу за одной звездой, получившей награду Академии. Актриса была известна еще тем, что она превратила своего мужа из легендарного разбивателя сердец в блаженного супруга. В момент, когда моя подруга искала работу, эта женщина выздоравливала после хирургической подтяжки лица. От моей подруги требовалось делать перевязки, пока звезда не поправится. По-видимому, та думала, что безопаснее нанять «временного секретаря», чтобы не попасть под фотообъективы папарацци по дороге в обычный элитарный реабилитационный центр. Хотя и в этом случае разоблачение ее «природной красоты» стопроцентно не исключалось. Несмотря на то что она и ее муж стоили миллионы, они собирались платить моей подруге только сто долларов в день. Нам было не ясно, были ли они слишком стеснены, чтобы оплатить услуги квалифицированной медсестры, или же не хотели, чтобы служба медсестер узнала ее секрет. Может быть, понемногу того и другого. Тем не менее моя подруга согласилась, но только для того, чтобы познакомиться с супругом актрисы, и, пугавшаяся одного вида крови, она преодолела этот страх.

Спустя пару месяцев мой восторг от пребывания на съемках «Чирз» поутих. Можно даже сказать, мне они наскучили. Других детей тут не было, а наблюдать за тем, как одну и ту же сцену повторяют снова и снова, надоедало. Я подумала о своей подруге Кэти — она часто приезжала на съемочную площадку с женой и детьми одного известного актера, здоровенного молодого блондина. Целыми днями Кэти сидела взаперти, в трейлере, далеко от съемочной площадки, с тремя очень активными ребятишками и очень небольшим количеством их любимых игрушек. Предполагалось, что Кэти должна развлекать детей до того момента, когда у звезды появится некоторое свободное время, чтобы он мог «поиграть» с ними (но свободное время было весьма непредсказуемо, так как расписание съемок в процессе работы менялось). Моя работа была далека от этого ада, однако за очень короткое время жизнь на съемочной площадке стала достаточно тоскливой.

Я обнаружила, что от скуки начала довольно часто посещать буфет, который сервировали каждую пятницу для команды, приходившей на вечернюю запись. Похоже, они выбирали самую жирную и калорийную кухню. Рифленые картофельные чипсы с соусом, всевозможные пончики, булочки с сыром, «Читос» и очень вкусные маленькие конфетки. Я паслась там целый день.

В один из дней я подходила к буфету так часто, что один из ассистентов продюсера спросил, сколько подносов я сегодня опустошила. (Практически все.) Я была опозорена. В следующий раз я удостоверилась, что тот идиот, который не нашел ничего лучше, как следить за моим рационом питания, не смотрит. И взяла пончик, мысленно обозвав себя ничтожеством.

Все же он был в чем-то прав. Всю свою жизнь я ела именно то, что хотела, и отобрать у меня что-нибудь вкусное было невозможно. Конечно, для подростка весом сто десять фунтов это было нормально. Теперь мне было двадцать, и я почему-то старалась не замечать, что от пристойных ста четырнадцати фунтов я докатилась до неприличных ста тридцати девяти.