Я никогда не была спокойна - Амедео Ла Маттина

Я не страдала так сильно, как страдала бы в другой ситуации. Прежде всего, как ты знаешь, у меня не было глубоких отношений, не было глубокой солидарности с людьми из партии, с их тактикой. Если бы это было не так, я бы никогда бы не уехала из страны, несмотря на свою болезнь. Кроме того, моя болезнь есть следствие моего бездействия, а само бездействие – следствие моих разногласий и мучений. Иначе я бы не вышла из партии. Я вступила в партию, потому что считала это долгом и не хотела терять связь с русским рабочим классом. Я понимаю причины изгнания, но не то, как они себя вели. Ты помнишь, дорогая Эмма, мои расхождения по итальянскому вопросу: они были политические, моральные и педагогические. Раскол партии был несчастьем для движения во всем мире и был на руку фашизму. Более того, я никогда не стала бы нападать на партию, которую самым убийственным образом преследует враг. Чем слабее становилась ИСП, тем труднее мне было присоединить свой голос к голосу сильных мира сего. Когда я узнала, что эта разгромленная партия хочет, чтобы я высказала свое мнение, я так и сделала и начала писать в их газету, я не думала о том, какие последствия это будет иметь для меня. Я так мало думала об этом, когда покидала свой дом, чтобы отправиться к ним и разделить страдания партии, у которой было прекрасное прошлое и которая не хотела поддаваться коррупции и запугиванию[519].

Тем временем ее мысли заняты совсем другим – Италией. Новыми хозяевами страны стали громилы в черных куртках. Убийство Джакомо Маттеотти[520] подтверждает, насколько правильной была защита итальянских социалистов, всех, без различия между максималистами и реформистами (Маттеотти относится к последним). И вот в Вену стали прибывать первые антифашисты, они размещались во временных жилищах, построенных специально для них австрийскими социалистами. Этот-то итальянский островок и начинает посещать Анжелика, она слушает рассказы о трагических случаях из жизни, о фактах, о событиях в Италии. Она чувствует, что Европа стоит на пороге катастрофы, что муссолиниевский вирус рано или поздно распространится по телу Германии. Она часто говорит об этом с Отто Бауэром. Но лидер австрийских социал-демократов и президент Социалистического Интернационала успокаивает ее: «Не бойтесь, товарищ, фашизм у нас невозможен. У наших рабочих слишком высоко классовое сознание, и они слишком едины. Наш народ никогда не потерпит Муссолини: дешевого комедианта, авантюриста».

Однако Балабанову мучает неприятное предчувствие. Она хотела бы, чтобы ее австрийские товарищи отправляли своих бойцов противостоять фашистской агрессии, чтобы на каждый акт насилия они отвечали всеобщей забастовкой. Насилию нужно противопоставить насилие: именно этого, по ее мнению, не хватило в Италии. Она объясняет, что в капиталистическом обществе война может разразиться, но при фашистском режиме она начнется обязательно, и это будет страшная и разрушительная война. Единственный способ избежать самоубийства человечества – это беспрерывно бороться с итальянским фашизмом и помочь итальянским антифашистам искоренить его. Ее слова – слова Кассандры, предвидящей наступление нацизма и Второй мировой войны. Анжелике не верят, более того, немецкие социал-демократы слушают ее с раздражением, с некоторой снисходительностью относятся к ней доброжелательные австрийские товарищи, которые считают Муссолини просто-напросто комедиантом.

В то время все, что я говорила или писала, считалось преувеличением, вызванным буйством моего «южного» темперамента, которому приписывали и ту страсть, с которой я клеймила неслыханное насилие и унижения, которым фашизм подверг итальянский народ[521].

Итог этих событий вскоре станет историей. А в убийстве Маттеотти она впервые видит, насколько фашизм схож с советским коммунизмом. В то время как это убийство вызывает возмущение и негодование во всем мире, даже в буржуазной прессе, Муссолини приглашают на завтрак в российское посольство в Риме, и он увековечивает себя под фотографией Ленина и серпом с молотом. Анжелика не в силах перенести такой удар.

Фашизм заставляет ее заняться преимущественно итальянскими вопросами. Она выходит из долгой депрессии, снова начинает есть и занимается политикой. Муссолини становится объектом сильного политического и медийного внимания, но его никто не знает. Кто, как не она сможет объяснить, кем на самом деле является этот римский лже-Цезарь? В 1925 году она впервые публично рассказывает о дуче в интервью одной из самых авторитетных австрийских газет – Arbeiter-Zeitung[522]. Интервью расходится по шестидесяти европейским изданиям. Так начинается изнурительная борьба за то, чтобы развеять образ человека, уверенного в себе, спасителя отечества от большевистской орды.

Любовь к Италии возрождает Анжелику, и на волне антифашистской эмиграции она встречает молодого банкира, уволенного из Коммерческого банка Милана. Это худощавый и симпатичный мужчина. Его зовут Джузеппе Сарагат: он приходит в Швейцарию вместе с Клаудио Тревесом через горы Комо в ночь с 19 на 20 ноября 1926 года. Его побег, как и побег Ненни, был организован в Турине Карло Леви и «согласован» с секретарем Социалистического интернационала Фридрихом Адлером[523]. Сарагат – образованный интеллектуал. Он выделяется своими передовыми теориями о фашизме и большевизме, которые он рассматривает как насильственные и «дегенеративные» формы либерализма и социализма: марксисты не должны отказываться от классовой борьбы, но ставят перед собой задачу соединить социализм и демократию[524].

Атмосфера «красной Вены» оказывает очень благотворное влияние на Сарагата, который присоединяется к кружку Маттеотти, основанному в апреле 1925 года австрийским депутатом Гульельмо Элленбогеном, Балабановой и итальянскими социалистами, проживающими в Вене. Молодой итальянец наслышан о Балабановой, но никогда не встречался с ней лично. Он считает ее одной из трех самых влиятельных женщин Вены наряду с известными женами Каутского и Бауэра. На одной из фотографий того времени Сарагат запечатлен с сигаретой в руке вместе с женой Джузеппиной Боллани, они стоят с этими тремя женщинами: Анжелика в центре, и она единственная напряженно улыбается. У русской революционерки потухший взгляд: это грустная, сломленная женщина, прошедшая весь свой политический путь, а теперь воодушевленная антифашистскими идеями, что, по сути, является следствием личного поражения.

Анжелика наблюдает за этим молодым человеком, но считает его слишком умеренным. Кроме всего прочего, она убеждена, что фашизм с каждым днем укрепляет свои позиции, а между тем Сарагат пишет Модильяни, что уверен, что «фашизм уже исчерпал себя в своем стремлении к разрушению», и поэтому скоро он вернется домой[525]. В том же письме Сарагат рассказывает, что Анжелика сообщила ему о «неких сплетнях», пущенных Ненни о якобы имевших место любовных отношениях между ней и ее бывшим преподавателем Лабриолой, – в