Я никогда не была спокойна - Амедео Ла Маттина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Предложение заманчивое, обещающее большую международную известность, как нельзя лучше подходящее для профессионального агитатора-пропагандиста. Но это еще один способ заманить ее в ловушку, привязать к себе, заставить подчиняться. Анжелика отвечает отказом. Троцкий настаивает и делает ей другое предложение.
Троцкий. «Послушайте, мы собираемся создать университет для офицеров всех стран. Вы могли бы стать его ректором. Вы понимаете, какое это обширное поле деятельности?»
Балабанова. «Не нужно настаивать».
Троцкий. «Подумайте еще раз, пожалуйста. Завтра, в четыре часа дня, я пришлю вам одного из своих помощников: он лучше объяснит наш проект»[498].
На следующий день, точно в срок, в доме Балабановой появляется армейский офицер, идеальная троцкистская модель: он рассказывает Анжелике даже о том, сколько бумаги ей потребуется для работы. Через полчаса звонит телефон. На другом конце провода Троцкий. Она благодарит его, объясняет, что не может принять предложение, так как хочет вернуться в Италию. Он приходит в ярость и не скупится на саркастические восклицания: «Ах! Значит, вы предпочитаете, чтобы итальянская монархическая армия во главе с Серрати напала на нашу страну? Вы предпочитаете Италию и ваших итальянских товарищей? Вы предпочитаете буржуазные страны?»
Это последний их разговор в России. Однако событие, предрешившее разрыв, произошло несколькими месяцами раньше. Троцкий хвастался тем, что собрание рабочих вынесло решительное осуждение итальянских социалистов, «они дали хороший урок для этой говённой нации…»
– Но что русские рабочие знают об итальянских делах? – спрашивает она.
– Вот как надо говорить с этими вашими товарищами! – кричит Троцкий, стуча револьвером по столу.
– Если это и есть ваши аргументы, то я тоже могу к ним прибегнуть, – отвечает Анжелика, замахнувшись палкой, которую она носит с собой для самообороны[499].
Глава двадцать первая
Побег из ада
Здоровье Анжелики ухудшается. В Москве нет продуктов. Немного рыбных консервов, немного супа, иногда селедка, изюм, изредка сахар, чтобы подсластить чай, и капля подсолнечного масла в суп. Она не пользуется продовольствием, хранящимся на кремлевских складах. Иногда она чуть не падает. Врачи, навещающие ее в гостинице «Националь», опасаются за ее жизнь и назначают восстановительное лечение. Но она приняла решение: или она уедет, или останется и умрет. Она не хочет чувствовать себя частью политического механизма, который вызывает у нее страх.
На одной из фотографий этого периода она сидит с газетой Avanti! в руках: крупный заголовок гласит о «неуступчивости Серрати». У Анжелики грустные глаза: видно, что она болезненно переживает это испытание. В эту трудную минуту приезжает Клара Цеткин. Балабанова с ней встречается: перед ней усталая, больная, истеричная женщина. Она нуждается в ком-то, кто ухаживал бы за ней, лечил, кормил ее. Ленин просит Балабанову найти для немецкого товарища отапливаемую комнату. Анжелика соглашается, хотя и обижена на Клару за то, что она уехала в Италию и выступала там за раскол ИСП. Она находит комнату в помещениях итальянских кооперативов: она сама устроила эти помещения в здании бывшего шведского посольства. Там есть теплая и уютная квартира, в которой и поселяется Клара, Анжелика спит на кушетке в ее комнате.
Зиновьев водит Цеткин по митингам, но Анжелика предупреждает ее. Она напоминает Кларе о маневрах и интригах большевиков против немецких коммунистов. При этом она замечает, что немецкая революционерка очень чувствительна к лести и аплодисментам. Это одно из «самых горьких разочарований» в ее жизни.
Я была не только ее горячим приверженцем, но и другом. Однажды она уверяла меня, что после смерти Розы Люксембург, которой она была безгранично предана, она видела во мне своего самого близкого друга[500].
Цеткин не разделяет критического отношения Балабановой и предлагает ей занять место секретаря международного женского движения. Почетная должность, не более того. «Ты не должна уезжать, Анжелика. Ты одна из немногих честных людей, оставшихся в движении». Бывшая ученица непреклонна, она и слышать об этом не хочет: «Нет, я не могу сделать это, даже ради Клары Цеткин»[501].
Проходят месяцы, а разрешение на выезд из страны все не приходит. Наступил июнь 1921 года. Балабанова написала в руководство Коминтерна, что не намерена выступать в качестве переводчика на III съезде Коммунистического интернационала. Зиновьев объяснил такое поведение товарища соображениями здоровья. Действительно, Анжелика была в очень плохом состоянии, но, чтобы показать, что ее отказ не связан с ее здоровьем, она появилась на открытии собрания, где должны были исключить ИСП из Интернационала.
В январе в Италии «глаза Москвы» (так называли итальянских коммунистов) вышли из ИСП и основали Коммунистическую партию Италии. А проходящий в июне московский съезд главным образом посвящен «итальянскому вопросу». На этот раз от имени итальянских социалистов выступает бывший секретарь ИСП Костантино Лаццари. В Кремлевском зале Анжелика Балабанова сидит в секции для гостей. Она слушает, как Зиновьев ругает итальянских социалистов, которые якобы упустили «подходящий момент для борьбы»[502], и обвиняет их в том, что они «преспокойно бросили рабочий класс в руки буржуазии». Серрати – «иуда», потому что он рассматривал эту борьбу не как «попытку совершить революционное восстание», а лишь как профсоюзное движение, избравшее мирный путь[503].
Анжелике очень хочется уйти, закричать, что все это клевета, выдумка: ведь она самолично переводила письма, которыми Ленин забрасывал Серрати и Лаццари, чтобы замедлить революционные действия в Италии, потому что эта страна не готова к перевороту, она не выдержит осады капиталистов, у нее нет сырья… Она остается, чтобы дослушать этого лицемера, обвиняющего ИСП в том, что это «вульгарная социал-демократическая партия»: «Я считаю итальянский пример типичным для всего внутреннего положения дел Интернационала, а также для общей политической ситуации»[504]. Затем выступает Клара Цеткин. Анжелика не верит своим ушам. Цеткин говорит, что во имя единства итальянскому пролетариату надо запретить сражаться с буржуазией: «Поддерживать и защищать Серрати – все равно, что мешать пролетариату осознанно, по-революционному объединиться»[505].
Теперь настала очередь бывшего секретаря-социалиста. Лаццари возмущен. Он не согласен с тем, что его называют предателем. Он четко произносит следующее: «Предатели – те, кто ищет собственной выгоды. Мы всегда служили своему делу преданно и самоотверженно». Он напоминает о сорока годах борьбы с итальянской буржуазией:
…борьбы, ради которой я пожертвовал семьей, здоровьем, всем. Дженнари[506] говорит, что я вел себя двусмысленно по отношению к войне.
