Проклятие палача - Виктор Вальд

– Сегодня ты станешь на ноги. Молчишь? Ну и правильно. Попробуй только не стать…

– …И ты их мне сломаешь. Это ты уже говорил.

– Ладно, не скажу. Мой учитель… Мой наставник. Он говорил, что для усиления действия массажа очень хороши термы…

– Я слышал о термах, – с охотой отозвался Франческо. – В этих купальнях язычников обнажали тела и впадали в тяжкий языческий грех удовольствия плоти…

– А так же смывали с себя грязь и пыль, – прервал генуэзца Гудо. – Чистые тела язычников почти не ведали о блохах и клопах, что терзают наши христианские тела, Франческо. И даже тело святого отца Матвея. Верно священник?

– Страдания плоти возвеличивают дух, – несколько мрачновато откликнулся святой отец.

– У язычников римлян тоже был дух. Великий дух воинов, завоевавших половину мира. И везде на завоеванных землях они строили термы. В них для сохранности стройности, изящества и красоты тела купались в бассейнах и ароматических ваннах, здесь же они принимали массаж, и занимались гимнастикой. Массаж и вода лечили почти все заболевания. В этот мир чистых тел не смогла бы так убийственно вторгнуться черная смерть…

– Ты говоришь ересь, сын мой, – едва сдерживая гнев, воскликнул святой отец. – Чума – наказание Господне за грехи человеческие! Не в чистоте тела, а в чистоте души – спасение от всех болезней и невзгод!

– Я это слышал и неоднократно. Мне не удалось никого убедить в пользе того многого, что было в повседневной жизни мудрых римлян и греков.

– Да, мудрость древних греков… Она существует, – смягчился отец Матвей. – Она и сейчас есть в церкви Христа!

– Да, да. Что-то я заговорился. А все потому, что желаю заглушить стоны этого молодого лентяя. Слышишь, Франческо! Будешь так стонать, то сам Философ к нам пожалует.

– Его люди уже были здесь, – тихо сказал священник. – Мне так сказали.

– Еще пять приседаний и можешь отдохнуть, Франческо.

– О Господи, пошли мне избавление от мук земных! – застонал от усилий молодой генуэзец.

– Можешь отдохнуть. А когда я вернусь, то ты должен быть на ногах. Так тебе будет удобней слушать рассказ святого отца о его поляне с неисчислимым количеством бабочек.

– Куда ты? – с тревогой спросил отец Матвей.

– Хочу проведать моего должника.

– Не ходи. Ты даже не знаешь, насколько опасен Философ.

– Он тоже не знает насколько… Тем более мне кажется, что мы съели всех крыс этой пещеры. И… Мне не по душе крысиное мясо.

– Подожди. Тебя отведут прихожане.

– Отведут и другие. Эй, вы там! Я желаю говорить с Философом!

На громкий крик Гудо ответил не менее громкий голос:

– Иди!

И тут же в нескольких десятках шагов вспыхнул факел.

Едва Гудо ступил, позади него, освещая путь, вспыхнул еще один факел. От давно не видимого света мужчина в синих одеждах пошатнулся и прикрыл ладонью глаза. Немного постояв, он пошел на свет удаляющегося впереди пламени факела.

Как не силился Гудо, он так и не смог понять указаний расставленных светильников. Вначале он еще пытался сосчитать шаги и определить расстояния до маленьких лепестков огоньков светильников. Но вскоре сбился и тут же всеотрицающее кивнул головой. Сам он не найдет обратного пути к священнику и Франческо. Но этого и не нужно. Все должно измениться надлежащим и положительным образом. Только бы оказаться на расстоянии вытянутой руки от зловещего Философа.

Но это оказалось невозможным.

Как будто заглянув в мозг господина «Эй», Философ надежно отсторонился от палача, взобравшись каким-то образом на выступ стены. Этот искусственно вырубленный выступ поднимался на высоту двух человеческих ростов и, скорее всего, предназначался в древние времена для главного надсмотрщика, или устроителя работ.

Когда-то с этого выступа было удобно наблюдать за сотнями рабов и вольными мастерами, что ломали при свете тысяч факелов удивительный по красоте и прозрачности мрамор. Ломали осторожно, со знанием дела, чтобы не повредить природный рисунок и не вызвать внутренних трещин. Огня не жалели. Вон сколько железных держаков для факелов все еще осталось на стенах пещер и проходов. Люди добывали камень, чтобы любоваться вытесанными из него скульптурами и возведенными храмами. Теперь были другие времена. Драгоценный камень, вывернутый из чрева пещеры, как придется, шел на кладку крепостей. Сооружений, которые должны были устрашать, а не восхищать.

И за этим варварским уничтожением уникального камня наблюдал человек по имени Философ. Наблюдал с высоты, до которой Гудо не мог достать даже своими длинными руками.

– Пришел – говори, – громко воскликнул Философ.

– Хотел отблагодарить за угощение…

– Обнять. Прижать к сердцу, – ехидно закончил человечек на выступе. – Объятия палача! Как много в этом философского. Как-нибудь попозже я об этом поразмыслю. Философ и палач. Есть что-то в этом глубокое, что с первого взгляда и не осознать. То ли они в сущности своей антиподы, то ли едва не братья близнецы.

– Так может для начала обнимемся как братья, – усмехнулся Гудо.

– Побывать в объятиях палача… Хм! Для меня в этом нет начала. Скорее… Нет, я ошибся. Ты не философ. Твоя душа приземлена. Она придавлена человеческим бытием. Особенно меня разочаровало твое жизненное устремление. Мне рассказали. Я-то думал, что ты гоним по свету мыслью и терзанием души. А ты… А ты всего лишь гонишься за тенью сбежавшей от палача женщины. Я так понял. Ведь какая нормальная женщина пожелает жить с палачом? Но мне это не интересно. Мне не интересен ни философ, ни палач, который жизнь свою желает посвятить химере[116] – семье!

И как только в твою чудовищную, но необычайно светлую голову, вползла мысль о женщине? Твои знания и рассуждения подняли тебя над множеством простого люда. Тебе бы подниматься и выше. До самого солнца…

– Эта женщина мое солнце, – прервал Философа палач.

– Это заблуждение. А скорее помрачение мужского ума, в который проник женский яд. Прав ваш проповедник Экклезиаст. Сказано им в седьмой главе: «И нашел я, что горче смерти – женщина, потому что она – сеть, и сердце ее силки, руки ее – оковы, добрый пред богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею».

– В той же проповеди, тот же проповедник говорит: «Наслаждайся жизнию с женою, которую любишь, во все дни суетной жизни твоей, и которую дал тебе Бог под солнцем на все суетные дни твои: потому что это – доля твоя в жизни и в трудах твоих, какими ты трудишься под солнцем».

– Да, да… Противоречивы ваши учителя. Бог предостерегает от женщины и сам дает ее на «все суетные дни». Ваша религия – абсурд. Лишь древним эллинам была открыта правда жизни.