Сен-Жермен - Михаил Ишков

Обсуждение моих последующих действий привело нас к выводу, что выбор возможностей невелик. Меня ждала Англия. Только внезапное появление в этой стране позволит мне продолжить трудную, скрытую от глаз непосвященных, миссию. На этом же маршруте, как косвенно следовало из парижской депеши, настаивал и Людовик.

В пять утра полковник Пик де Цолен, друг и помощник Бентинка, подогнал наемный экипаж, запряженный четверкой лошадей к моему дому, и форейтор[159] погнал коней в сторону маленького портового городишки Хальветслюиса, откуда я морем добрался до Гарвича. В английской гавани меня встретил королевский посланник, который запретил мне ступать на берег и потребовал, чтобы я немедленно покинул пределы острова. В конфиденциальной беседе мне удалось добиться у него признания, почему английские власти пошли на подобные экстраординарные меры. В Лондоне, заявил чиновник, посчитали, что события, произошедшие в Голландии, являются ловко разыгранным спектаклем, цель которого заключалась в обосновании моего визита в Великобританию. Господин Уильям Питт[160] настаивал и на настаивает на моей немедленной высылке. Я решительно отказался и на свой страх и риск сумел добраться до Лондона. По дороге никто не пытался меня задержать, я мирно добрался до столицы, где меня тут же, у въезда в город, подвергли аресту, обыску и заключению в Ньюгейт. Джонатан, — обратился к Уиздому Сен-Жермен, — вам приходилось сталкиваться с английскими чиновниками?

Молодой человек отрицательно покачал головой.

— Вам повезло. У меня, к сожалению, богатый опыт — он печален. Должен признаться, что более спесивых и занудливых людишек, чем канцелярские крысы, то и дело повторяющие: «Именем короля!..» — мне не приходилось встречать. Ну-ну, уймите свой патриотизм. Чиновничество — это всегда и везде каста, но в Англии их умишки к тому же отягощены уверенностью, что они находятся на службе самой великой нации в мире. Это заметно сказывается на их мыслительных способностях. С одной стороны, зрелище подобного высокомерия вызывает отвращение, с другой — спасает общество от повального взяточничества. В пределах острова ваши служивые в какой-то мере держат себя в рамках, это в колониях они распоясываются. Так вот, в Ньюгейте, во время допроса я провернул давно испытанный трюк со своим именем, и, отказавшись от разъяснений по этому поводу, довел допрашивающего меня дознавателя до белого каления. Это было очень важно вывести его из себя. К сожалению, он не клюнул на мою приманку и сумел взять себя в руки. Следователь ограничился короткой, пошедшей по начальству резолюцией — мне во время встречи с друзьями по ложе вкратце передали её содержание. «У задержанного подозрительного лица не все в порядке с головой, однако никакого тайного умысла во время беседы обнаружить не удалось. Ответы логичны и подкрепляются соответствующими документами».

Одним словом, по требованию господина Питта меня вновь выслали в Голландию, откуда я в начале мая все-таки сумел вернуться на берега вашей родины и даже добиться аудиенции у короля Георга. Однако к тому времени мой план уже потерял всякий смысл. К осени 1760 года Фридриху удалось сформировать новую 90-тысячную армию и теперь вполне мог опять повернуть удачу к себе лицом. Так, в общем, и случилось. Хорошо, что я успел заранее предпринять необходимые меры.

Джонатан зевнув спросил.

— Но разве не поиск мира, не определение условий, на которых можно было закончить войну, являлось вашей главной целью?

— Конечно, нет. Связывание рук прусскому королю, попытка убедить его подчинить свою волю воле провидения — вот что требовалось от меня. Летом 1760 года многим разбирающимся в политике современникам стало совершенно ясно, что Европа стоит на краю пропасти. Стоит проморгать момент и все, что было накоплено за столетия, весь уклад жизни, тот мощный толчок развитию наук, искусств и промышленности, который получила проснувшаяся в тринадцатом-четырнадцатом столетии Европа, вновь окажется поглощенным великой войной, которая неминуемо разгорится на континенте, если вовремя не остановить свихнувшегося, утопившего разум в алкоголе, нового российского императора Петра III.

Сен-Жермен прытко выскочил из кресла, совсем, как юноша, заходил по комнате, вышел на балкон, откуда зябко тянуло ночной прохладой. Затем вернулся и, облокотившись на конторку с противоположной стороны, словно делясь великой тайной, признался.

— Джонатан, король Пруссии, был великий человек! Ум, глубокий стремительный, выпестованный Вольтером, крепкая воля, энергии на десятерых, практическая сметка. Разве что широты ему не хватало, славянской гибкости. То есть, обязательных в умственных делах шатаний и сомнений, которыми в полной мере овладела его родственница Екатерина, сидючи на русском троне. Запомните на будущее, всякие мыслительные извивы вашего соотечественника Тристрама Шенди[161] имеют куда более глубокий смысл, чем это кажется с первого взгляда. Всякая метода ограничена по сути своей. Подобные же, на грани идиотизма, рассуждения, какими украшал свою жизнь незабвенный Шенди, прежде всего, дают ясное разграничение между безумным и практическим разумом и позволяют взглянуть на проблему с неожиданной стороны.

— Это записывать? — зевнув, спросил Джонатан.

— Ну, — развел руками Сен-Жермен, — если вам не интересно… Хорошо вернемся к Фридриху. К сожалению, императрице Екатерине II было далеко до Фрица в нравственном смысле. Король прусский был что называется истинно добродетельный человек. Не следует обращать внимание на упреки современников о его якобы неумеренной жестокости и необычайном коварстве. Тем более, что в подобных обвинениях особенно изощрялись австрийцы, которые превратили Венгерское королевство в заповедник, где санкционированные и несанкционированные убийства превратились в главный козырь властей. В молодости Фриц отличался особой пылкостью натуры и пытался бежать от отца, фельдфебеля на троне, Фридриха-Вильгельма I в нынешние Северо-Американские Штаты. По крайней мере, во время наших встреч он сам как-то признался мне, что фантазии Руссо произвели на него сильное впечатление. Беглецы были пойманы, принца подвергли заключению. На глазах Фридриха палач отрубил голову его несчастному путнику Катте — это был тяжелый удар для молодого кронпринца. Фриц был сослан в Кюстрин, где провел несколько лет, трудясь в городском управлении мелким чиновником. Здесь вот что интересно — с постижением работы прусской системы государственного механизма, Фридрих впитывал и проникался заветами отца.

Фридрих-Вильгельм требовал от наследника не так уж много. Вот краткий набор заповедей, которые, по его мнению, воспитатели должны были накрепко вколотить в голову сына. Латыни не нужно. Математика полезна исключительно для фортификации. Ремесло солдата — единственный путь к славе. Древнюю историю следует пройти слегка, главное досконально разобраться в том, что за последние сто пятьдесят лет было сделано в Бранденбурге хорошо и что плохо. В результате маленький Фриц изобрел игрушечных солдатиков. С другой стороны ему повезло подростком встретить Дюгана де Шандена, который, обучая отрока французскому языку, привил ему вкус к рассуждениям, наукам и искусствам.

Фридрих был философ на троне. Король как-то признался: «Под влиянием философии, я начинаю верить в возможность существования у меня души и, пожалуй, в возможность её бессмертия».

— Одним словом, — перебил Сен-Жермена секретарь, — если бы кто-то неопровержимо доказал, что душа необходимо существует, он тут же согласился бы?

— Вот именно! — кивнул граф. — Но я никогда не решился бы поставить подобный опыт. Существование души — вещь недоказуемая! И слава Богу! Нет надобности убеждать кого-то в наличии этой субстанции. Вот почему я никогда не прощу так называемым «просветителям» саму постановку вопроса о необходимости подобного доказательства. По этому поводу можно сделать следующее замечание — исключите из нашей культуры понятие «душа», что останется? Фридриха живо интересовали важнейшие проблемы познания, но в сущности он всегда оставался скептиком, подмечающим во всех явлениях, прежде всего, отрицательную сторону.

Но вернемся к портрету.

Это был зоркий, не упускающий своей выгоды человек. Прекрасное повторение Надир-шаха, однако не в пример своему духовному предшественнику Фридрих был образованным, я бы сказал утонченным человеком. В смысле сохранения жизни, поверьте, Джонатан, самую весомую гарантию дает образование. Если взглянуть шире, то культура…

Какая наиболее четкая черта его характера сразу бросилась мне в глаза? Это безусловно честолюбие. Как и его наставник Вольтер, оба свято верили, что слава все спишет. Это были люди большого ума, господствовавшего у них над всеми иными душевными способностями. Фридрих ни в коем случае не отказывал в полезности прекрасным душевным порывам, но всегда утверждал, что высшая добродетель заключается в том, чтобы ставить их на место. Я пытался уточнить: «Это значит, держать в узде?» — на что король возражал: «Ни в коем случае!.. Именно ставить на место. То есть, уметь использовать…»