Капитан "Старой черепахи" - Лев Линьков

— Наверное, охотники, — сказал один из пасса­жиров.

— На волков ходили, — ответил другой.

Яблони в цвету

— Зима у нас длинная — восемь месяцев в го­ду, — сказал Владимир Сергеевич Парфенов. — Бы­вает и так: на дворе июнь, а в оврагах еще снег. Мы ведь живем почти на одной широте с полюсом хо­лода!

Полковник пожал плечами:

— И поверить невозможно!

— Хотите верьте, хотите нет, — усмехнулся Пар­фенов.

Они стояли в большом, в несколько гектаров са­ду. Низкорослые, раскидистые яблони были в цвету, и, если бы не нежное благоухание, наполнявшее воз­дух, можно было бы подумать, что сад обсыпан гу­стыми хлопьями снега.

— И они дадут плоды? — с сомнением спросил полковник.

— Который уж год плодоносят. Мы разбили этот сад незадолго перед войной.

— И что же... Крупные родятся яблоки?

— Граммов по двести, по двести пятьдесят.

— Четверть кило? — изумился полковник. — Что же это за сорт?

— Мичурин назвал его «Тянь-шаньский медовый». Вы, конечно, знаете о работах Ивана Владимирови­ча по скрещиванию и последующему воспитанию ра­стений. Наш сад — живой памятник Ивану Владими­ровичу. Климат здесь суровый, одна карликовая лопарская береза растет. Видели ее?

— Такая корявая, метра в два?

— Она самая... А мичуринские яблони не отсту­пили. У нас и вишня созревает и крыжовник...

Парфенов прямо-таки весь сиял. Он готов был останавливаться у каждой яблони, около каждой вишни, рассказывая их «родословную», расхваливая их вкусовые и прочие качества.

Вокруг сада по всему горизонту высились хмурые, голые сопки. В долине белели дома города, на окраи­не его дымили заводы.

— Господи, да что же это я, старый гриб! — спо­хватился вдруг Владимир Сергеевич. — Да вы ведь, наверное, давным-давно проголодались?

Низенький, плотный, загорелый, в широкополой соломенной шляпе, в белом парусиновом костюме, он и впрямь походил на гриб боровик...

За обедом жена Владимира Сергеевича, такая же крепкая, обветренная пожилая женщина, — хотя ей было под шестьдесят, ее никак нельзя было назвать старухой, — поставила на стол тарелку с крупными розовощекими яблоками.

— Угощайтесь!..

— Каковы?! — торжествующе воскликнул Пар­фенов. — Сохраняются от урожая до урожая. И все тот же вкус и аромат, словно с веточки!

— Тянь-шаньский медовый?

— Угу! — с наслаждением надкусывая яблоко, кивнул Владимир Сергеевич.

— Действительно, медовый, — попробовав ябло­ко, согласился полковник.

— Теперь ваша очередь рассказывать, — шутли­во потребовал старый садовод, когда они набили табаком по трубочке. — Вы небось на многих границах служили, всякое видывали.

— Всякое, — задумавшись, подтвердил полков­ник. — Но, представьте, ничего такого исключитель­ного, о чем пишут в приключенческих романах, со мной не случалось... Впрочем, одна история, пожа­луй, тоже была любопытная. Я тогда, можно ска­зать, еще мальчишкой был, в бритве еще не нуждал­ся... Одним словом, я служил тогда рядовым бойцом на высокогорной заставе, на границе с Синьцзяном. Как знаете, положение там в ту пору было не то, что сейчас...

— Там, кажется, было много басмачей?

— Были и басмачи... — Полковник, любуясь, по­вертел в руке яблоко. — Да что басмачи! Я лучше о другом расскажу.

— Вы должны поспеть в Н-ск послезавтра к ут­ру. Обязательно к утру, — сказал начальник заста­вы, — дольше самолет ждать не сможет.

Начальник сказал еще, что если испортится по­года, Бочкареву и Юдину следует переждать в ко­мендатуре: рисковать попусту незачем. Он пожелал им счастливого пути и пожал на прощанье руки.

Николай Бочкарев и Иван Юдин вскочили на ло­шадей и поскакали по каменистой тропе, влажной от стойких осенних туманов. Несмотря на ранний час, все свободные от службы пограничники вышли проводить товарищей и смотрели вслед им, пока они не скрылись за утесом.

В этот день на заставе только и было разгово­ров, что о Бочкареве с Юдиным. Шутка ли сказать, им предстоит преодолеть Северный хребет — средняя высота его равна вершине Монблана! — и спуститься по Черному ущелью в долину. Никто не неволил Ни­колая с Иваном, они сами вызвались на это дело. а ведь редкий горец отважился бы проделать такой путь в октябре месяце, когда чуть ли не ежедневно льют дожди и вот-вот могут обрушиться снегопады, He так давно на Северном хребте сшибло обвалом трех контрабандистов, тайком пробиравшихся из Синьцзяна с тюками шелка и пачками опиума. Са­жень триста катились они вниз, увлекаемые лавиной камней. Изуродованные, обезображенные тела их удалось откопать только на третий день...

Отъехав от заставы километров за четырнадцать, Бочкарев и Юдин вынуждены были спешиться: тропа на хребет оказалась загроможденной обломками скал — результат нового обвала.

С каждым шагом горные склоны становились все круче и все теснее сжимали лощину. Что-то необъяс­нимо грозное было в каменных громадах, вздымав­ших острые снеговые вершины к сумрачному осеннему небу.

Друзья молчали. Лишь однотонное цоканье под­ков раздавалось в суровой тишине. К седлу бочкаревского Орлика был приторочен длинный, тщательно завернутый в мешковину сверток. Подумать только, что именно им, Николаю Бочкареву и Ивану Юдину, выпало доставить его в Н-ск!..

Высоко на скале сидел снежный гриф. Глядя на всадников, он медленно поворачивал лысую, при­плюснутую голову. Из-за камней выскочил горный баран и спугнул безобразную птицу. Гриф взмахнул крыльями и стал парить над ущельем.

— Падаль выискивает, — нахмурился Николай.

— До чего же он, гад, противный! — сплюнул Иван...

Наконец они преодолели каменную осыпь, и Боч­карев — он был назначен старшим — скомандовал:

— По коням!..

Однако часа через два снова пришлось спешиться: нужно было перебраться через среднее течение лед­ника Катыльчек, чуть ли не сплошь усыпанного море­нами и пересеченного глубокими трещинами, а потом взбираться по крутой тропе.

И странно было видеть рядом с ледником строй­ную, будто подстриженную садовником, серебристую ель и корявую, низкую яблоньку.

Целый день поднимались Бочкарев и Юдин на хребет. На бурых каменистых склонах не было уже ни елей, ни диких яблонь, одна приземистая арча все еще не хотела сдаваться холоду, прижимаясь узло­ватыми ветвями к замшелым скалам.

Тучи висели в несколько этажей: и внизу, скрывая долину, и над головой, обсыпая друзей то мелким, словно из сита дождем, то снежной крупой, то про­мозглой туманной изморозью. Короткие дубленые полушубки и стеганые ватные брюки не спасали от пронизывающего ветра.