Город Брежнев - Шамиль Идиатуллин

Наши тоже распались на несколько групп. Я незаметно влез в ту, над которой торчали светлые пипки вязаных шлемаков, но Ефимовна засекла массовое движение, возникшее из-за многочисленных рукопожатий:

– О, Вафин, наконец-то. Так, восьмой «вэ», перестали ходить, пересчитаемся! Пять, двенадцать, восемнадцать… Тридцать шесть, так? Почти все в сборе, кроме… Понятно, Шора. Ребята, Шор кого-нибудь предупреждал, что задержится или будет отсутствовать?

Чернова с Дементьевой защебетали что-то бессмысленно успокаивающее, а Лехан предположил:

– Шорик ща в теляге придет.

Вокруг заржали.

Ефимовна, вот острое ухо все-таки, повернулась и спросила подозрительно:

– Овчинников, кто в теляге придет?

Она накануне свирепо пообещала всем, кто явится в любом варианте рабочей одежды, разбор на педсовете и выговор по пионерской или комсомольской линии с занесением в учетную карточку. В итоге все, конечно, пришли не в телягах, поэтому малость мерзли – хотя ни педсовета, ни комитета комсомола и всяких там ужасных характеристик в личном деле давно никто не боялся. Угроза пионерской линией была отдельной ржакой. Пионер в классе остался один, вернее, пионерка, Снежанка Загуменнова, тихая, но упертая отличница. Четырнадцать ей исполнялось в конце ноября. Представить Загуменнову в теляге или в любом варианте рабочей одежды могла, конечно, только Ефимовна.

Фаниса и еще человек пять в комсомол пока не приняли, но галстуки они перестали носить еще в октябре. Пионерские, конечно, – обычные-то у нас только Натальин носил, ну и Шорик, конечно.

А вот и он. Без галстука и не в теляге.

– Телягу под курткой прячет, – громко предположил Лехан.

Народ рухнул, Ефимовна прожгла Лехана взглядом, но предпочла в экспресс-режиме распечь Шорика за опоздание. Тот внимательно выслушал, невозмутимо кивнул и спросил:

– Разрешите встать в строй?

– Ох, Шор, – вздохнула классная, махнула ладошкой, скомандовала никому не отходить, не теряться и слушать команды и умчалась к маячившей впереди директрисе – с докладом и за инструкцией, видимо. Удивительно, как с нас доклад о готовности или, как ее, рапортичку не стрясла.

Шорик молча пожал всем руки, покивал общему ржанию, но ничего не спросил, – наверное, поэтому все быстро успокоились. Тут еще с неба манная крупа посыпалась, реденькая и гаденькая. Лехан взвыл:

– Блин, ну скоро уже?

– Скоро-скоро, – успокоил его Олеган Васин и снова повернулся к Сереге Васильеву. – Читай дальше.

Серега осторожно вытащил из кармана куртки список, который упрятал, едва Ефимовна рассвистелась, и продолжил:

– Трубный зов. Конза… Конзабуро Оэ. Уличная канализация. ДДТ.

– А, эту слышал, – сказал Олеган. – Это, короче, лучшая группа тяжелого рока из Уфы.

– На русском поет? – заинтересовался Саня.

– Не на башкирском же. Хотя, слышь, у них песенка есть про башкирский мед – «бедняга, морщась, еле пьет грузинский чай, армянский мед», – протянул Олеган и хмыкнул. – А вообще странно, у них, по ходу, антивоенные песни: «Самим нам надо сохранить планету для людей. Инопланетянин, уа-ха-ха».

– Что-то не похоже на тяжелый рок, – сказал Саня. – Уа-ха-ха. Дальше читай.

– Группа имени Павлика Морозова. Отряд имени Валерия Чкалова. Девятая танковая атака. – Тут Серега сам заржал, а я спросил:

– Это группы, что ли, так называются?

– Ага, у Серого сеструха из горкома комсомола список запрещенных ансамблей притащила, – объяснил Саня. – Ну, наших. Названия – ржака вообще, надо найти, послушать.

Я неодобрительно цыкнул и хотел выступить на тему «Нехер слушать всякую дрянь, не для того ее запрещали», но это было малость нечестно. Самому ведь охота послушать, что за группы такие, и понять, за что их запретили. Иностранные почти все запрещенными считались, но мы же слушали, и ничего, вроде живы, и не антисоветчики какие-нибудь.

Поэтому я просто спросил на всякий случай:

– «Динамик» и «Карнавал» есть?

– Блин, их-то за что? – изумился Олеган. – За «Делай физзарядку и брось курить»?

– Знали бы за что – убили бы, – сказал Серый, который наконец просмеялся. – Нету вроде. Пока.

Он продолжил читать:

– «Минные поля». О, а эта казанская, «Героин».

– Я слышал! – встрял Лехан.

Все посмотрели на него с изумлением. Овчинников, вообще-то, был не насчет музыки, то есть абсолютно. Лехан верно оценил взгляды и возмутился:

– Да в натуре слышал, братила кассету привозил, там «Ирапшн» и «Пинк Флойд», а в конце дописки – «Статус кво» и одна на русском, «Героин» как раз. Визжит, такой, но слова прикольные: «Знай! Это я!»

– А начало как? – заинтересовался вдруг Шорик, вообще-то абсолютно равнодушный к правильной музыке.

Лехан процитировал, не задумываясь:

– «Когда в толпе ты встретишь человека…» А дальше я не разобрал, короче.

– «Который наг, вариант: на коем фрак», – сказал Шорик.

– О! Точно, а я понять не мог. А ты тоже слушал?

– Это Козьма Прутков.

– Кто? Какой Прутков, говорю ж, «Героин», группа такая казанская, на кассете написано было! – возмутился Лехан и, понизив голос, добавил: – Панки.

Шорик спокойно объяснил:

– Стих такой юмористический, написан сто лет назад.

– Ага, сто лет назад. Гонишь, блин, пас-стаянна. Сто лет назад, и кончается… – Лехан зажмурился и гадостно провизжал: – «Я русский панк!»

Серый ткнул его локтем в плечо и огляделся. А Шорик вдруг развеселился:

– Серьезно, что ли?

– Так, восьмые классы, приготовиться! – рявкнула директриса, а набежавшая Ефимовна повторила.

Музыка, оказывается, играла уже только с одной стороны и более-менее внятно – «Марш коммунистических бригад». Толпа, стоявшая ближе к памятнику, неторопливо разливалась в почти ровные шеренги, распахивая над собой транспаранты и выставляя, как зонтики, проволочные гвоздичищи и вялые грозди воздушных шариков, и ползла в сторону горкома, у которого, наверное, народ, как всегда, приветствовало руководство на грубовато сколоченных трибунах. Кто-то особенно старательный или радостный надсадно подпевал не в такт: «Ыснами Ле! Нин! Впе! Реди!» Музыку прорубал дикторский голос, командовавший кричать «ура» ударникам коммунистического труда – доблестным автомобилестроителям. Значит, пошли колонны КамАЗа. Литейку я не рассмотрел, она, видимо, прошла первой. Какое-то время впереди болтались таблички агрегатного и автосборочного заводов. Потом они рванули вперед – и затем под дикторское «Слава советским энергетикам, несущим тепло и свет в каждый дом!» двинули камгэсовские.

Это было почти красиво. Даже солнышко проковыряло дырку в тучах и быстренько мазнуло по нам слепящей ладошкой. Я заулыбался и сказал скорее себе, чем кому-то:

– Жалко, у нас военных частей нет.

Шорик услышал:

– Почему?

– Прошли бы сейчас как по Красной площади, с автоматами, на бэтээрах, все дела. Красиво.

Шорик хмыкнул и сказал себе в воротник:

– А потом как Садата.

– Какого Садата?

– Да египетский главный. Не помнишь, что ли? Его два года назад как раз во время парада расстреляли, по телику показывали еще.

«Кто расстрелял?» – чуть не спросил я, а потом вспомнил эту съемку, ее раз сто в новостях и «Международной панораме» крутили: парад в Каире, пролетели самолеты, оставив за собой длиннющие и, видимо, разноцветные хвосты, потом пошли танки с бэтээрами, генералы с трибун им машут, и вдруг один из грузовиков тормозит, с него ссыпаются солдаты, кидают в трибуну гранату и начинают палить из автоматов.

Я представил себе такое здесь, на ГЭСе, похолодел и не смог остановиться – представил себе такое в Москве. Красная площадь, Политбюро на Мавзолее, народу в сто раз больше, чем здесь, только не так холодно и пасмурно и не только люди с флажками и шариками идут, но и колонны с техникой. И один из танков разворачивается – и прямой наводкой из пушки по Мавзолею.

– А он прогрессивный был? – спросил я Шорика, чтобы отвлечься.

Почему-то я совсем про Садата ничего не помнил – наверное, потому, что два года назад еще не вел политинформации, я в шестом классе за стенгазету отвечал и немножко за живой уголок, пока крыса Машка не сдохла.

– Да фиг его знает, – сказал Шорик. – Они же всегда так – сперва прогрессивные, потом не очень. С Израилем задружился, это помню.

– Значит, не прогрессивный, – констатировал я.

Шорик моргнул и хотел что-то сказать, но я вдруг сообразил:

– Слушай, а если не военные, а менты? Они же могут в параде участвовать, даже в нашем? И если вдруг чего-то решат…

– Ой, да ладно, – сказал Шорик презрительно. – Да какие из ментов заговорщики? У них и оружия-то особо нет. Вот если бы КГБ…

– Тихо ты, – шикнул я, но тут же не выдержал и сам спросил: – А у нас КГБ есть разве? Я думал, в Москве только или там в Казани.

– Шеренгами ходят? – уточнил Шорик.

– Нет, блин, в розетке сидят, – огрызнулся я и напомнил анекдот: – «Але, это КГБ? Херово работаете, козлы».