Новый Мир ( № 10 2010) - Новый Мир Новый Мир

Этот мир не ушел от нас безвозвратно. Он, этот мир, пытается возродиться с тем условием, что всякий современный человек, вне зависимости от сословия, идентифицирует себя не со слугой, несущим баул, а с путешественником в дорожном сюртуке. Но издание ценно не только старинными фотографиями и открытками, а именно мелкими частностями — ровно тем, что хотел историк-француз. Короткий отрывок из дневника: «Ну и плачевный же был вид у меня, когда я добрела до последней станции Айроло! А надо было еще искать себе приют. Хоть и совестно, но захожу в отель и спрашиваю комнату; пока справляются, к ужасу своему, вижу, что на полу с меня натекла уже черная лужа. А места мне нет. В другом отеле я стараюсь наводить справки, стоя под дождем. Наконец-то нашлось и для меня помещение. Скорее сбрасываю с себя все мокрое и холодное — буквально нет сухой нитки, даже взятая про запас смена намокла. Трезвоню, чтобы хоть часть взяли сушить, а другую часть развешиваю в своей комнате, а потом — греться в постель под пуховик. Поневоле скажешь, что пуховик — хорошая выдумка!»

И.  А н д р е е в а. Частная жизнь при социализме. Отчет советского обывателя. М., «Новое литературное обозрение», 2009, 344 стр.

Воспоминания модельера о быте СССР — это все же не воспоминания «простого советского человека». Автор окончила МГУ, работала главным искусствоведом Общесоюзного дома моделей одежды, была народным депутатом СССР от Союза дизайнеров СССР (1989—1991), заместителем председателя Комиссии по вопросам депутатской этики, ныне живет в Германии. Так что речь идет все же о человеке неординарном — хоть и в эпоху социализма.

Автор, как большинство сограждан, в молодости не всегда шиковала, но все-таки, хоть стиль жизни людей в СССР был более унифицированным, чем сейчас, ее жизнь, расписанная по главам «квартира», «машина», «дача», — жизнь не пассивного обывателя, не рабочего или инженера, а вполне светского человека. Так что слово «обыватель» тут немного кокетливое. То есть времена были разные, но была пора, когда «мы с мужем приезжали [на дачу], как правило, на своей машине, за остальными заезжали два автомобиля — большой черный ЗИС свекра и черный же ЗИМ свекрови».

Была, кстати, такая книга 1967 года: С. И. Русаков, И. С. Морозовская, И. А. Андре­ева, «Cоветскому человеку — красивую одежду», — книга, призванная «отобразить достижения отечественной швейной промышленности за 50 лет советской власти. Основное содержание книги составляет описание моделей одежды и разнообразных материалов, из которых она изготовляется» — такое с руками тогда рвали. Книга же «обывателя» о социализме и частной жизни будет иметь куда более скромную известность.

Понятно, что она хоть и предназначена для широкого круга читателей, но не «может быть использована и в учебных заведениях швейной промышленности».

«Частная жизнь при социализме» — это не площадка для ностальгии и одновременно не публицистический обзор. Автор несколько раз оговаривается, что пишет не социологическое исследование, а мемуары. И, к примеру, честно признается, что «всю жизнь у нее были домработницы». Другое дело, что домработницы, как и няни, были в СССР отнюдь не только у маршалов и академиков. То есть это воспоминания человека, жившего при советской власти жизнью творческой, общавшегося с совершенно разными людьми и знавшего об одежде и ее дизайне больше остальных. Тогда как рядовой советский человек ограничивался разглядыванием модного журнала (если мог его достать). Носить эти модели ему было невозможно — не говоря уж о том, чтобы купить ношеные вещи у итальянских дипработников или возить что-то из-за рубежа. И к тому же — «много позже, в начале семидесятых годов, меня как-то не пустили в брючном костюме в Министерство среднего машиностроения, которому принадлежала вся ювелирная промышленность», ну и тому подобные коллизии дальше.

Современный читатель может использовать эту книгу для куда более важных размышлений, чем простая ностальгия, — к примеру, для философского раздумья о быстротекучести жизни, о том, как стремительно блекнут наши материальные мечты, когда осуществляются, как плохо без привычных нам сейчас предметов и как бездумно легко обходились мы без них в прошлые годы.

А.  П о л и к о в с к и й. Жена миллионера. Роман. М., «Новое литературное обозрение», 2009, 152 стр.

Первое замечание: это вовсе никакой не роман. Это рассказ — просто увеличенного объема. Так сказать, новелла: рассказчик знакомится в Швейцарии с русским человеком средних лет, что живет там с женой. Человек рассказывает ему историю своей жизни — он был менеджером среднего звена, полюбил начальницу, жену миллионера, как оказалось, женщину полусумасшедшую, потом миллионер при странных обстоятельствах утопился, теперь они живут на берегу Женевского озера.

Второе замечание касается того, что язык — медленный, размеренный, с дотошными описаниями, тяготеет к набоковскому образцу. Да и сам треугольник — это такой «Король, дама, валет», только с поправкой на время и иррациональные мотивы участников.

Но тут главное — обладать некоторой иронией, не принимать игру в Набокова чересчур серьезно. Именно потому, что если ты соблюдаешь на письме ритм набоковской прозы, опись мелких деталей, если ты гонишь героев из России в Швейцарию и они будут у тебя богаты и не обременены мозольным трудом, так сгустится призрак Набокова и пожрет все серьезное, все мировые откровения в твоем тексте. Только и остается крикнуть: «Читатель ждет уж рифмы розы? На вот — возьми ее скорей». Обнажить, так сказать, прием.

Д.  Д р а г у н с к и й. Нет такого слова. М., «Рипол», 2009, 512 стр.

Д.  Д р а г у н с к и й. Плохой мальчик. М., «Рипол-классик», 2010, 448 стр.

Эти две книги (фактически двухтомник) — хорошая иллюстрация того, во что должна превратиться современная литература. А превратиться она должна (вернее, уже превратилась) в союз клоунов и сценаристов. Сценаристы не обязательно пишут сценарии, они создают и проектные романы, а клоуны вовсе не обязательно стоят на фоне красной кирпичной стены и читают свои миниатюры.

Довлатов, к примеру, в лучших своих текстах был очевидным клоуном — короткое афористичное наблюдение, из коего всякое слово просится в поговорку, и тому подобное.

Привлекательность книг Драгунского в том, что хотя в них есть много автобиографических историй, того, что мы бы сейчас назвали «историческими анекдотами», это прежде всего тексты литературные. То есть рассказы, но сжатые до одной-двух страниц.

Короткий рассказ вообще похож на пьесу.

Молодой человек встречается с девушкой, спит с ней, потом говорит, что они не могут жениться, потому что их разделяет социальная пропасть. Проходит время, и он видит ее хозяйкой в своей квартире, потому что она вышла замуж за его отца. Занавес.

К человеку приходит смерть в виде молодой женщины, они переспали, но контракт на смерть все равно остается в силе. Занавес.

Художник после долгой разлуки с дочерью приходит к ней под видом покупателя. Дочь считает отца умершим, а картина, кстати, не его. Он выходит из подъезда и понимает, что умер, и видит на ступеньках собственное тело. Занавес.

Читатель здесь сам додумывает происходящее, строя свою собственную драматургию.

И короткий текст, почти стихотворение, — видимо, то пространство, которым будет спасаться литература.

Е.  В о д о л а з к и н. Соловьёв и Ларионов. М., «Новое литературное обозрение», 2009, 352 стр.

Петербургский ученый-филолог Водолазкин написал роман об историке Соловьёве, который изучает жизнь белого генерала Ларионова. Ларионов выходит у него фигурой, обобщающей целый ряд белых генералов, дравшихся против красных в Крыму, — не то Хлудов, не то Слащёв. Не то и вовсе поскучневший Чарнота.

Я сначала думал, что это литературно-историческая мистификация, и бросился искать сведения об авторе. Дело в том, что роман этот чрезвычайно удачный, — он одновременно трагичный и ироничный, умный и увлекательный. Как может человек сразу, без разбега написать такой роман, мне решительно непонятно. Ну, я понимаю, петербургская культура, среда (а книга иллюстрирована Михаилом Шемякиным, который у автора чуть не друг дома), но не все объясняется средой и культурой.

Однако ж книга есть, существует, и вот что там происходит: современный нам историк приезжает в Ялту, размышляя над тем, почему оставшегося в Крыму генерала не расстреляли красные (генерал, мирно состарившись, умер там в коммунальной квартире в 1976 году).