Охота на медведя - Петр Катериничев

— Здравствуйте, дорогой Олег Федорович. Теперь вы — действительно дорогой... Мне тут подсказали, что вы потяжелели почти на миллиард долларов.

— Пусть вас это не заботит... Сан Саныч. Я заплачу налоги и — снова полегчаю. Зато буду спать спокойно.

— Тут мне снова подсказывают... что ваша фамильная квартирка подорожала не вдвое, а впятеро. Как вы к этому?

— Возможно, что и вдесятеро, но... Вы сказали свое слово, я сказал свое слово. А слово — серебро. Не так ли?

— Я слово держу.

— В каком виде желаете получить деньги?

— Наличными.

— Как скоро?

— Да хоть сейчас. Документы мы оформляем быстро, вы же знаете.

— Я помню. Жду вашего представителя с бумагами. Деньги будут готовы.

Приятно иметь дело с человеком слова.

— Да чего уж... Фигура вы теперь неприкасаемая.

— Да? И кто так решил?

— Слухи, знаете ли. Слухи.

Вошла Аня.

— Вот кофе. Выпей, пока не остыл.

— Ты чем-то озабочена?

— Тебе пришло письмо. Со специальной курьерской доставкой. Но странное. Я не стала его вскрывать. Может быть, поручить охранникам проверить?

— Думаешь, пластид?

— Всякое бывает.

— В прошлый раз мне прислали... м-да, вещь была взрывоопасная. Покажи.

Конверт был плотный и надписан красивым каллиграфическим почерком с завитушками и росчерками: «Олегу Федоровичу Гриневу от Сергея Кирилловича Корсакова. Лично»..

— Это же от Корсакова.

— Того, что управляет временем?

— Скорее того, кто переводит стрелки. Жизнь показала — временем управляют другие. Для тебя же он — патрон.

— Боевой?

— Человек, который нанял тебя меня охранять.

— Это с ним ты разговаривал вчера?

— Да.

— Тогда почему он шлет письмо вместо того, чтобы позвонить?

Олег пожал плечами:

— Кто поймет ход мыслей часовщиков?

Гринев вынул из стола бумагу, приложил печать, размашисто расписался:

— Аня, это доверенность, попроси кого-то из охранников съездить в банк и привезти деньги. Придет человек от... Сан Саныча, отдашь ему. В обмен на купчую на квартиру.

— Ты купил квартиру?

— Вернул родительскую. Очень хочется домой.

— Не беспокойся. Я все сделаю.

Олег распечатал конверт, достал оттуда несколько плотных листов, исписанных все тем же изысканным почерком. Еще там была фотография. Олег посмотрел на нее и — замер, пораженный.

Глава 107

"Милостивый государь Олег Федорович! Обстоятельства сложились так, что принуждают непременно дать вам те объяснения, какие вы вправе требовать от меня или иных людей, имеющих интересы в деле, которым вы занимались минувшие полгода.

К сожалению, нам не удалось предотвратить гибель Федора Юрьевича Гринева.

Как вы теперь уже знаете, вопрос о его устранении решался нашими противниками на столь ничтожном уровне и столь спонтанно, что мы попросту не могли получить никакой информации о готовящемся акте и предотвратить его. Федор Юрьевич был человеком слишком благородным и незапятнанным, чтобы кто-то мог подумать, что его смерть кому-то выгодна. Убийство Федора Юрьевича явилось деянием такой степени низости и цинизма, что предположить его совершение мы просто не могли.

Ну да все мы — в руке Всевышнего Господа.

Нам удалось узнать, что все дела, связанные с серией убийств и иных преступлений, совершенных Лешаковым, Савиным и иными господами по их указанию или при их попустительстве, раскрыты. Лешаков дал признательные показания, они закреплены экспертами на местах совершения преступлений. Все надуманные обвинения против вас, Олег Федорович, сняты полностью, а дела завершены производством в соответствии с законом и справедливостью. К сожалению, Лешаков не сможет предстать перед судом и понести положенное ему наказание. Судьба предписала ему смерть позорную и гнусную: ожесточенный сердцем, он повесился ночью в камере изолятора временного содержания.

Что до ваших отношений с господином Борзовым, то ему объяснено, что он не может претендовать (ввиду происхождения известной суммы) на получение процентов на тех условиях, какие вы обговорили с ним в вашем обоюдном договоре. Даже непредвзятому человеку очевидно, что документ этот был составлен вами под давлением кажущихся вам непреодолимыми обстоятельств; теперь — обстоятельства изменились. Господину Борзову предложено удовольствоваться вложенной им в дело суммой и тремя процентами барыша; господин Борзов, по здравом размышлении, с доводами нашими согласился. (Подписанный им новый договор к моменту получения вами этого послания должен быть уже у вашего секретаря.) Ну а теперь — об обстоятельствах личных, кои в этой истории имеют значение не меньшее, а скорее большее, чем обстоятельства экономической наживы или политической выгоды. Тем не менее, писать вам об этом мне, человеку, считающему себя умудренным житейской опытностью, непросто, и я был бы искренне признателен вам за понимание и сочувствие к моему неумению без косности перерассказать события дней давних, события свойства деликатного для любого человека, но тем более деликатного, поскольку они касаются вас, дорогой Олег Федорович. К такому объяснению меня принуждает и то, что на протяжении многих лет я был не только другом Федора Юрьевича Гринева, но и доверенным лицом как его самого, так и Марии Федоровны Гриневой, урожденной Елагиной. И прошу поверить, что все сказанное ниже передано вам будет не просто с позволения ваших родителей, но и по их прямому указанию.

Для понятности начать придется издалека. С Федором Юрьевичем Гриневым я познакомился в тысяча девятьсот сорок четвертом году в госпитале: оба мы излечивались после ранений. Ранение Федора Юрьевича было таково, что... сохраняя все мужские качества, в том числе и интимного свойства, он тем не менее не мог иметь детей. Признаюсь, он отнесся к этому без легкомыслия, свойственного многим молодым людям, и более того: искренне горевал. Будущая наша Победа уже витала в воздухе, и хотя мы, молодые офицеры, понимали, что впереди еще множество испытаний, тем не менее, сознательно или бессознательно планировали свою будущую мирную жизнь: таково уж свойство молодости.

Довольно долго Федор Юрьевич вел замкнутый образ жизни; для себя он положил, что всю жизнь проведет холостяком; порой на его пути встречались женщины, готовые разделить с ним его жизнь, но он считал себя не вправе лишать их полноценного семейного счастья и тактично с ними расставался. Всю свою энергию и даже страсть он направил в обучение и работу. За эти годы я сдружился с ним уже крепко.

А в тысяча девятьсот семьдесят первом году, в августе, Федор Юрьевич познакомился с вашей мамой, Марией Федоровной. Вашему батюшке было тогда сорок пять лет, матушке — двадцать семь, и... у нее был прелестный ребенок. Вы, Олег.

Маша после окончания Института иностранных языков работала переводчиком-референтом. Вас она родила в семидесятом; мужа у нее не было. Маша Елагина работала на Смоленской площади, и рождение ребенка без мужа считалось в те поры при такой работе морально недопустимым и даже идейно близоруким проступком (извините, Олег, за столь гнусные, пошлые, ничего, по существу, не означающие и не выражающие слова, но то были времена, может быть, не столь жестокие к людям, как теперешние, но исполненные лицемерия и ханжества). С работы Елагина была уволена; ухаживала за вами, находила кое-какие побочные заработки, но жила в бедности, почти в нищете; ее батюшка, ваш дед Федор Семенович Елагин, фронтовик, скончался, ее старший брат, ваш дядя Константин Федорович, был летчиком-испытателем и погиб в шестьдесят девятом, а ваша бабушка была женщиной простой, доброй, всячески пыталась помочь дочери, но ее заработки были совсем ничтожны. Я же находился в дальней служебной командировке и никак и ничем помочь вашей маме не мог.

Ваши батюшка и матушка встретились случаем. И случай этот оказался счастливым. Признаться, среди моих знакомых я не встречал более гармоничной пары. Да вы знаете это лучше меня. Федор Юрьевич и Мария Федоровна полюбили друг друга; Федя усыновил вас и был абсолютно и совершенно счастлив таким сыном, как вы. Так случается в жизни: к людям достойным и благородным счастье порой приходит запоздало, но бывает оно наполненным и светлым, ввиду перенесенных ранее невзгод, напрасных надежд, череды предательств... Извините великодушно старика, я, кажется, не о том.

Федор Юрьевич всячески оберегал тайну вашего рождения, делал вид и вскоре сумел убедить всех, что он и был истинным отцом ребенка, рожденного вне брака, и только обстоятельства разного свойства помешали ему соединиться с матерью его сына законными узами. Этому поверили все. Мария Федоровна вскоре получила интересную работу; Федор Юрьевич продолжал продвижение по службе. Я же служил по другому ведомству.

В конце восьмидесятых наши дороги — мои и Гриневых — разошлись далеко.

Девяностые были для Федора Юрьевича, как в определенной степени и для всех нас, крушением идеалов юности; я и мои товарищи сумели найти применение своим силам и умениям, кои мы и теперь продолжаем употреблять на процветание Отечества, хотя в условиях глобальной экономической и политической диктатуры в мире, в условиях нравственного падения большой части нашего общества делать это весьма сложно. Федор Юрьевич Гринев не захотел участвовать в наших проектах; он полагал, что любые благородные идеи и проекты теперь уже невозможны, ибо будут неминуемо похоронены алчностью и своекорыстием людей, каких теперь в обществе большинство. Свои незаурядные способности в финансовых вопросах он использовал лишь как консультант, чтобы обеспечить себе самому и своим близким достойное существование.