Птица не упадет - Уилбур Смит

— Хватайся за стремя, Хейнтжи!

— Вставай, Пол! Давай!

Крики, вопли людей и животных, переполох в тумане, и поверх голос Фергюса:

— Остановите их, не дайте ублюдкам уйти!

Его люди, размахивая кирками, устремились вперед, они ныряли под полицейские дубинки и рубили всадников, но им не хватило проворства.

Всадники — у них на стременах повисли рабочие — повернули, оставив только тяжело раненного офицера, еще одно неподвижное тело у проволоки и искалеченных лошадей, а тем временем полицейский эскорт двумя колоннами продвигался вперед.

Фергюс видел это, он сгорал от нетерпения, стараясь поднять капитана на ноги, но его пленник вряд ли мог даже сидеть без посторонней помощи.

Двадцать констеблей остановились в пятидесяти ярдах, первый ряд опустился на колено, второй стоял за первым с ружьями наготове. Отчетливо прозвучал приказ.

— Один залп. Предупредительный огонь.

Прогремел залп. Пули, сознательно направленные выше, засвистели над головами шахтеров. Рабочие начали прыгать в канаву.

Фергюс еще несколько мгновений колебался, потом поднял пистолет и трижды подряд выстрелил. Это был условный сигнал, и сразу из домов по сторонам дороги открыли огонь, в утреннем свете замелькали гневные алые вспышки: стреляли из спрятанных там ружей. Огонь обрушился на дорогу.

После секундного замешательства Фергюс опустил пистолет. Это был «уэбли» 45.5, полицейское оружие. Капитан увидел выражение глаз Фергюса — безжалостный взгляд снижающегося орла, — и разбитыми губами пробормотал мольбу, пытаясь руками загородить лицо.

Пистолетный выстрел затерялся в ружейном огне из домов и ответном огне полицейских, которые опомнились от неожиданности встречного огня.

Тяжелая свинцовая пуля вошла в раскрытый рот капитана, выбила два передних зуба из верхней челюсти, проникла в горло и вышла из затылка в алом фонтане крови и осколков кости; офицер упал на грязную дорогу, а Фергюс повернулся и побежал под укрытие ограды.

Нападение полиции отразили только в Фордсбурге, в других местах никакого предупреждения не получили и даже не расставили часовых из элементарной осторожности.

В помещении совета профсоюзов в Йоханнесбурге собрались почти все руководители забастовки. Здесь были представители котельной фабрики, союза строителей и объединенного профсоюза, союза типографских рабочих и с полдесятка других вместе с самыми решительными и энергичными забастовщиками. Здесь были Гарри Фишер, Эндрюс, Бен Кадди и многие другие.

Полиция ворвалась в здание, когда они глубоко погрузились в споры о классовой борьбе; первым предупреждением стали тяжелые шаги на лестнице.

Гарри Фишер сидел во главе стола совещаний, он обмяк в кресле, волосы падали ему на лоб, большие пальцы рук он сунул в проймы жилета и закатал рукава на толстых волосатых руках.

Он единственный не растерялся, перегнулся через стол, схватил резиновую печать забастовочного комитета и сунул в карман.

Когда ружейная пуля разнесла замок в дверях зала заседаний, Гарри Фишер вскочил и плечом ударил по оконной створке. Окно распахнулось, и с удивительным для такого тяжелого человека проворством Гарри пролез в него.

Фасад дома профсоюзов был украшен чугунными решетками, что давало Гарри опору. Точно самец гориллы, он вскарабкался на карниз третьего этажа и прошел по нему до угла.

Внизу он слышал треск переворачиваемой мебели, речь производящих аресты офицеров и гневные крики рабочих вожаков.

Прижимаясь спиной к стене и расставив руки, чтобы не упасть, Гарри Фишер выглянул за угол, на Главную улицу. Она была запружена полицейскими в мундирах, подходили все новые отряды. Офицер послал людей в боковой переулок, куда выходило здание, и Гарри отпрянул и осмотрелся в поисках спасения.

Бессмысленно было входить в здание через другое окно: по всему дому уже грохотали сапоги и разносились приказы.

В пятнадцати футах под ним крыши винного магазина и универмага, но между ними десять футов, а крыши из оцинкованной жести.

Если он прыгнет, то грохот его приземления заставит сбежаться полицейских, но и оставаться здесь нельзя. Через пятнадцать минут здание будет окружено.

Он добрался до ближайшей водосточной трубы и начал подъем. Под самой нависающей крышей пришлось остановиться и отдохнуть. Потом Гарри оттолкнулся ногами и повис на руках. Пятидесятифутовая пропасть под ним засасывала, карниз под его тяжестью трещал и провисал, но Гарри, пыхтя и напрягаясь, подтянулся на руках и сумел наконец поставить на крышу локоть, а потом перевалиться всем телом через край.

Все еще тяжело дыша от усилий, он пополз по крутой крыше и выглянул на Главную улицу как раз в тот момент, когда полицейские начали выводить руководителей стачки.

Пятьдесят констеблей в касках, с ружьями в руках образовали на площади квадрат, и в него вталкивали забастовщиков — с непокрытыми головами, без пиджаков, с закатанными рукавами.

На тротуаре уже собралась толпа, она росла с каждой минутой, новость передавали из окна в окно.

Гарри Фишер насчитал двадцать человек, прежде чем настроение толпы начало меняться.

— Так-то лучше, товарищи, — хмыкнул он, жалея, что не может оказаться внизу, среди них, чтобы возглавить их действия. Толпа сердито напирала, арестованных окликали, выкрикивали оскорбления полицейским и офицеру, который в рупор приказывал разойтись.

Конная полиция принялась оттеснять толпу от арестованных, и, когда вывели последнего, полицейский конвой сомкнулся вокруг кучки удрученных забастовщиков. Одинокий голос запел «Красный флаг», но мало кто подхватил песню. Конвой двинулся к крепости, уводя с собой не только руководителей забастовки, но и всех представителей умеренных фракций, тех, кто выступал против насилия, против преступной деятельности и кровавой революции.

С растущим торжеством Гарри Фишер смотрел им вслед. Первый же удар дал ему мучеников революции и смел всех противников его крайних взглядов. К тому же у него в кармане печать забастовочного комитета. Он невесело улыбнулся и удобнее устроился на скате крыши — ждать, пока стемнеет.

Марк Андерс отнес тяжелый, крокодиловой кожи портфель генерала к «роллсу», положил на сиденье рядом с шофером и распорядился:

— Вначале в Гроот-Шуур, потом в Городской клуб на ланч.

Он отступил в сторону: генерал вышел из дома и остановился на верхней ступеньке, чтобы поцеловать жену — так, будто отправлялся в далекий крестовый поход. Он стиснул ее в медвежьем объятии, а когда отпустил, что-то прошептал ей на ухо, отчего она шлепнула его по плечу.