Другой взгляд на Сталина - Людо Мартенс

Неспособный возглавить открытую политическую борьбу, Бухарин связал свои надежды с переворотом через заговор военных, который мог произойти в результате массового бунта.

Изучение бюллетеней также позволяет прояснить связь политического перерождения Бухарина и его друзей с уголовной деятельностью того времени: убийства, мятежи, шпионаж, сотрудничество с иностранными державами. Не позднее 1928–1929 года Бухарин примкнул к ревизионистам, выражавшим интересы кулаков и других эксплуататорских классов. Бухарин опирался на поддержку от политических фракций, представлявших эти классы. Так как накал классовой борьбы все нарастал, Бухарин стал союзником этих сил. Грядущая мировая война обостряла все процессы, и оппоненты партийного руководства начали готовить теракты и переворот. Бухарин признал свои связи с этими людьми, хотя он яростно отрицал свое участие в организации убийств и шпионаже.

Когда Вышинский указал ему: «Вы ничего не сказали о связях с иностранными разведывательными службами и фашистскими кругами», Бухарин ответил: «Мне нечего сказать по этому поводу»{497}.

Тем не менее Бухарину пришлось признать, что в возглавляемом им блоке некоторые люди установили связи с фашистской Германией. Ниже приводится выдержка из судебного заседания. Бухарин объяснил, что некоторые руководители заговора думали, что беспорядки, возникнувшие во время военных поражений в случае войны с Германией, создали бы идеальные условия для переворота.

«Бухарин: В 1936 году… Карахан выехал из страны, не поговорив ни с кем из руководящего центра, за исключением Томского…

Насколько я помню, Томский рассказывал мне, что Карахан пришел к соглашению с Германией на более предпочтительных условиях, чем Троцкий…

Вышинский: Когда у вас был разговор об открытии фронта для немцев?

Бухарин: Когда я спросил Томского, как он понимает механизм переворота, он ответил, что это дело военной организации, которая откроет фронт.

Вышинский: Итак, Томский готовился открыть фронт?

Бухарин: Он этого не говорил…

Вышинский: Томский говорил: „Откроем фронт“?

Бухарин: Я передам это точно.

Вышинский: Что он сказал?

Бухарин: Томский сказал, что это дело военной организации, которая открыла бы фронт.

Вышинский: Почему она должна открыть фронт?

Бухарин: Он не сказал.

Вышинский: Почему она должна открыть фронт?

Бухарин: С моей точки зрения, не следовало открывать фронт…

Вышинский: А с точки зрения Томского, должны ли они открыть фронт?

Бухарин: С точки зрения Томского? В любом случае он не возражал против этого.

Вышинский: Он соглашался?

Бухарин: Раз он не возражал, это значит, что вероятнее всего он на три четверти соглашался»{498}.

В своем заявлении Бухарин признался, что его ревизионистская линия подтолкнула его к поискам тайных связей с другими оппозиционерами; что он надеялся, что восстание приведет его к власти, и что он сменил свою тактику на терроризм и заговор.

В биографии Бухарина Коэн пытается поправить «распространенное заблуждение» – что Бухарин добровольно признался в ужасном, нелепом преступлении, так как искренне сожалел о своей оппозиции сталинизму и признанием хотел в последний раз услужить партии{499}.

Коэн заявляет, что «План Бухарина… был превратить свой процесс в контрпроцесс осуждения сталинского режима. Согласно его тактике, он хотел изменить признания, что он политически ответствен за все… и в то же самое время решительно отрицать любые преступные действия». Коэн утверждает, что когда Бухарин использовал такие термины, как «контрреволюционная организация» или «антисталинский блок», он на самом деле имел в виду «старую партию большевиков»: он хотел принять на себя символическую роль представителя большевиков: «Я несу ответственность за блок», то есть за большевизм»{500}.

Вот так. Коэн, как выразитель интересов США, может выделывать эти пируэты, поскольку очень немногие из читателей достанут и проверят бюллетени процесса.

Но в высшей степени показательно чтение ключевых высказываний из показаний Бухарина на суде о его политической эволюции. Бухарин был вполне рассудителен, чтобы понять ступени своего политического перерождения и увидеть, как его угораздило стать участником контрреволюционного заговора. Коэн и буржуазия могут делать все, что в их силах, чтобы реабилитировать Бухарина-«большевика». Для коммунистов показания Бухарина представляют важный урок о механизмах медленного перерождения и перехода в антисоциалистические ряды. Эти признания дают возможность понять позднейшее появление таких фигур, как Хрущев и Микоян, Брежнев и Горбачев.

Вот вашему вниманию текст. Говорит Бухарин:

«Правые контрреволюционеры выглядели вначале как „уклонисты“… Тут мы прошли через очень интересный процесс переоценки частных предприятий, переходу к его идеализации, идеализации владельца собственности. Такой была эволюция. Нашей программой было – процветающая крестьянская ферма частного владельца, но на самом деле в ее конце стоял кулак… колхозы были далеким будущим. Что было признано нами необходимым, так это создание богатых частных собственников. То есть были громадные изменения в отношении и психологии… Я сам изобрел в 1928 году формулировку о военно-феодальной эксплуатации крестьянства, то есть я возложил вину за тяготы классовой борьбы не на класс, который был враждебен пролетариату, а на лидеров этого пролетариата»{501}.

«Если бы мои программные установки были сформулированы на практике, то в экономической сфере это означало бы: государственный капитализм, процветающий мужик-частник, сокращение колхозов, иностранные концессии, отказ от монополии во внешней торговле, и, как результат, восстановление капитализма в стране»{502}.

«Внутри страны нашей программой был… переход к буржуазно-демократической свободе, так как из союза с меньшевиками, эсерами и им подобными следовало, что должна была быть свобода для других партий, свобода коалиций, как это исходило логически из комбинации сил для борьбы с существовавшей властью. Потому как если выбраны союзники для свержения правительства, то однажды после возможной победы они должны были стать партнерами у власти»{503}.

«Мое сближение с Томским и Рыковым относится примерно к 1928–1929 годам – затем контакты и беседы членов того Центрального комитета, тайные конференции, бывшие незаконными по отношению к Центральному комитету»{504}.