Другой взгляд на Сталина - Людо Мартенс

«Внутри страны нашей программой был… переход к буржуазно-демократической свободе, так как из союза с меньшевиками, эсерами и им подобными следовало, что должна была быть свобода для других партий, свобода коалиций, как это исходило логически из комбинации сил для борьбы с существовавшей властью. Потому как если выбраны союзники для свержения правительства, то однажды после возможной победы они должны были стать партнерами у власти»{503}.

«Мое сближение с Томским и Рыковым относится примерно к 1928–1929 годам – затем контакты и беседы членов того Центрального комитета, тайные конференции, бывшие незаконными по отношению к Центральному комитету»{504}.

«Теперь начались поиски для создания блока. Сначала моя встреча с Каменевым на его квартире. Затем встреча с Пятаковым в больнице, на которой присутствовал и Каменев. И далее встреча с Каменевым на даче Шмидта»{505}.

«Следующий этап в развитии контрреволюционной организации правых начался в 1930–1931 годах. В то время произошло обострение классовой борьбы, кулацкого саботажа, сопротивления кулачества политике партии и т. д.

Трио Бухарин – Рыков – Томский стало нелегальным центром, и следовательно, поскольку и раньше это трио было во главе оппозиционных кругов, теперь оно стало центром нелегальной контрреволюционной организации…

Енукидзе был близок к этому нелегальному центру. У него были контакты с этим центром через Томского…

Приблизительно к концу 1931 года члены так называемой школы были переведены из Москвы на работу в Воронеж, Самару, Новосибирск, и этот перевод был использован в контрреволюционных целях»{506}.

«Примерно осенью 1932 года наступил следующий этап в развитии правой организации, а именно переход к тактике насильственного свержения советской власти»{507}.

«В то время, когда была сформулирована так называемая платформа Рютина, я отметил, что платформа Рютина совпала с платформой правой контрреволюционной организации»{508}.

«От имени правого центра платформа Рютина была одобрена. Существеннейшими признаками платформы Рютина были: „дворцовый переворот“, терроризм, выбор курса на прямой союз с троцкистами. В то время идея „дворцового переворота“ зрела в правых кругах, и не только среди их руководства, но, насколько я помню, среди части тех, кто действовал за пределами Москвы. Впервые эту идею подал Томский, связанный с Енукидзе… который отвечал в то время за охрану Кремля.

Далее… подбор людей для „дворцового переворота“. Это было, когда образовался блок с Каменевым и Зиновьевым. В тот период мы также встречались с Сырцовым и Ломинадзе»{509}.

«Летом 1932 года Пятаков рассказал мне о его встрече с Седовым относительно политики террора Томского. В то время Пятаков и я полагали, что это не было нашей идеей, но мы решили, что вскоре мы сможем найти общий язык и что наши различия в борьбе против Сталина будут преодолены»{510}.

«К этому же периоду относится создание группы заговорщиков в Красной армии. Я слышал об этом от Томского и Енукидзе, которые рассказывали мне, что в верхних эшелонах Красной армии правые, зиновьевцы и троцкисты объединили свои силы; мне назывались имена – я не поручусь, что точно помню их все, – но среди тех, что я вспомнил, были Тухачевский, Корк, Примаков и Путна.

Соответственно выстраивалась линия связи с центром правых: группа военных, Енукидзе, Томский и мы»{511}.

«В 1933–1934 годах кулачество уже было разгромлено, повстанческие движения представлялись невозможными, поэтому в центре правой организации вновь настали времена, когда направление на контрреволюционный заговор с целью переворота стало главной идеей…

В ряды заговорщиков входили: силы, стоявшие за Енукидзе плюс Ягода, их организации в Кремле и НКВД; Енукидзе также сумел примерно в то же время привлечь на свою сторону, как я помню, бывшего коменданта Кремля Петерсона, который, между прочим, в свое время был комендантом поезда Троцкого.

Затем была военная организация заговорщиков: Тухачевский, Корк и другие»{512}.

«Во время подготовки к XVII Съезду партии Томский выдал идею, что военный переворот должен произойти прямо перед открытием съезда. По мысли Томского, составной частью переворота должно было стать ужасное злодеяние: арест делегатов партийного съезда.

Эта идея Томского была рассмотрена во время дискуссии, хотя и довольно поверхностно; но возражения по этому поводу последовали со всех сторон…

Пятаков отвергал эту идею не по соображениям принципиальности, а по тактическим соображениям, так как это могло бы вызвать крайнее возмущение среди масс… Но сам факт того, что эта идея была понята и была предметом обсуждения, говорит достаточно ясно о преступности и чудовищности такого рода организаций»{513}.

«Летом 1932 года Радек рассказывал мне, что от Троцкого пришло послание о том, что он ведет переговоры с немцами и что он уже пообещал немцам некоторые территориальные уступки, включая Украину…

Я должен сказать, что тогда, в то время, я возражал Радеку. Радек подтвердил это в своих показаниях, как он точно так же подтвердил свои разногласия со мной, подтвердил, что я возражал ему, что я считал необходимым, что он, Радек, должен написать и рассказать Троцкому, что тот в своих переговорах зашел слишком далеко, что это может повредить не только ему, но и всем его союзникам, в особенности нам, правым заговорщикам, и что для нас это представляет некую катастрофу. Я понимал, что с ростом патриотизма масс, в чем не было никаких сомнений, такая позиция Троцкого была политически неблагоразумной»{514}.

«…Я выдвинул аргумент, что, поскольку это должен быть военный переворот, тогда по логике вещей группа военных заговорщиков должна иметь чрезвычайно большое влияние, и, как это всегда бывает в таких случаях, было бы справедливо полагать, что из среды этой группы влиятельных контрреволюционеров, которые будут управлять большими материальными силами, а значит, и политическими силами, может вырасти своеобразная угроза бонапартизма. И бонапартисты – я думал именно о Тухачевском – могли бы начать избавляться от своих союзников и, что называется, действовать в „стиле Наполеона“. В своих переговорах я всегда называл Тухачевского „потенциальный маленький Наполеон“, а вы знаете, как поступил Наполеон с так называемыми идеологами.

Вышинский: И вы считали себя идеологом?

Бухарин: Как идеологом контрреволюционного переворота, так и его участником. Вы, конечно, предпочли бы услышать, что я считаю себя шпионом, но я никогда не считал себя шпионом, в том числе и сейчас не считаю.