Дневники св. Николая Японского. Том ΙII - Николай Японский

Между японскими юношами попадаются удивительные экземпляры грубости и просто свинства. Таков, например, Иоанн Накасима, живущий ныне здесь, в Причетнической школе. Из милости принят по просьбе о. Павла Сато, ибо никуда не годен по болезни глаз; родных же никого нет; кроме брата — врача, который прогнал его от себя. Больше года уже живет и не перестает мучить всех вокруг себя: товарищам в комнате не дает заниматься, — вечно кричит и буянит, в спальне долго никому не дает спать — кричит и орет, пока сон самого одолеет, даже в столовую не может выйти без дикого вопля и, питаясь, в то же время пищу разбрасывает вверх и вниз. Катихизаторская и Причетническая школы, наконец, коллективно, чрез своих старших, пришли просить обуздать или удалить его. Заставил я его просить прощения у них и дать обещание, что вперед перестанет бесчинствовать; потом, призвавши, наедине долго усовещевал его; сначала он на все улыбался и только под конец стал серьезным, когда я сказал, что уж больше не потерплю, чтобы из–за него десятки людей мучились; жалеть его одного — значит, быть безжалостным ко многим — это несправедливо; и вперед — при первом его бесчинстве будет он удален из школы, что почти равно обречению его на голодную смерть, при совершенной непригодности его для какой–нибудь другой службы.

Получил книгу от архимандрита Сергия (Страгородского): «Православное учение о Спасении». Начал читать. Юноша в двадцать шесть–семь лет так умно и глубоко пишет! Если Бог даст ему долгие годы и не устанет он мыслить и писать, то он будет светилом Русской Церкви, здесь ли то, или в России. — Книга эта — его магистерская диссертация.

6/18 ноября 1895. Понедельник.

В «Japan Daily Mail» продолжается война английских неверов с своими миссионерами по религиозным вопросам. Что «пророчеств» нет, это уже порешили, — Ветхий Завет–де только исторические и анекдотальные записи; теперь разгорается спор на тему о бессмертии. Один (Rev. Bartlett jr.) защищает сегодня бессмертие тем, что «сознательное я» (conscious ego), как «орган», не имеет здесь для себя вполне адекватных функций; как «организм», не заключает здесь, по сию сторону смерти, цикла своего существования, главное же следующим соображением: если бесконечное неизменно и если оно способно входить в соотношения, то и сии последний должны быть постоянны и неизменны. Следовательно, если человек имеет способность сознательного отношения к бесконечному, то его сознательность должна быть постоянною (permanent). Едва ли эта философия удовлетворит неверов. Да и удовлетворит ли их что–либо? И не лучше было бы, если бы миссионеры не затевали подобных состязаний и не давали языческому миру соблазнительного зрелища, как христиане разделились на ся? Сколько незрелых японских умов замутят эти ухарские воззвания неверов, что–де «нынешняя наука», что «светила науки» и так далее! А «светила науки», вроде ныне же упоминаемых Штрайса, Дарвина — то же в отношении религиозных вопросов, что «свинья в апельсинах», выражаясь бесцеремонной русской поговоркой. «Светила науки», например, не разрешили до сих пор, что такое «свет», простой солнечный свет, который у всех всегда на глазах и без которого никто и ничто не может существовать; куда же им соваться или совать их в авторитеты в рассуждениях о предметах менее очевидных, чем свет солнечный!

7/19 ноября 1895. Вторник.

Ездил в Иокохаму в банки для размена присланных чеков и для покупки письменных материалов. Настоящее денежное состояние — упадок ценности серебра — сущее благодеяние для Миссии, лишь бы только деньги присылали по расчету на золото. Нынешний чек в 2603 фунта стерлинга 3 шиллинга 9 паундов дал долларов 23 520; это из России прислано следуемое из Казны на первое полугодие следующего года: 16 348 рублей металлических, то есть наш рубль дал здесь полтора доллара, тогда как по обычному расчету 1 доллар = 1 рублю 33 1/3 мет. рублей.

Возвращаясь из Иокохамы, занятый денежными соображениями и с покупками на руках, я и не заметил, что сел не в поезд тоокейский; вымоченный еще дождем и в опасении вернуть только что прогнанную болезнь, да не совсем прогнанную, я рад был сложить покупки на полку и уютно уселся, как подходит капитан («Бобра») Молас, случившийся в том же вагоне:

— Далеко ли? — спрашивает.

— Был всего в Иокохаме.

— Далеко ли теперь?

— Домой, в Токио, — говорю.

— Как в Токио? Вы едете вдаль от Токио; это поезд в Тоокайдо.

— Будто? — изумился я, схватившись с места. — Большое спасибо, что избавили от неожиданного путешествия!.. И едва вышел из вагона, отворенного Моласом, как поезд тронулся. Думаю я про себя, что аккуратен. Никогда не должен человек даже в мелочах хорошо думать о себе!

8/20 ноября 1895. Среда.

День Святого Архистратига Михаила.

Ровно пятнадцать лет, как я приехал в Японию последний раз, в сане Епископа.

По случаю именин посланника Михаила Александровича Хитрово в Посольской Церкви была литургия, потом молебен, в котором участвовал и я. На завтраке было несколько офицеров с наших судов в Иокохаме. Посланник, между прочим, рассказал, что третьего дня на гулянье в императорском саду по случаю расцвета хризантем (кику) Император спрашивает его о здоровье нашего Царя и Царицы и потом вдруг прибавляет: «А вас нужно поздравить с семейною радостью Императорского Дома: ваша Императрица сегодня разрешилась от бремени дочерью». Посланник взят был врасплох — он не получил телеграммы о сем; оказалось потом, что и в «Гваймусё» еще ничего не знают; значит, Микадо извещен был прямо от нашего Императора.

В три часа было крещение сына о. диакона Дмитрия Константиновича Львовского. Были все из посольства, начиная с Посланника, дочь которого заочно была поставлена крестною матерью; крестным отцом был секретарь Григорий Александрович Де–Воллан, державший очень усердно и неумело ребенка, но очень плохо по книжке прочитавший «Верую», чем истинно компрометировал русское христианство пред всеми бывшими в Церкви, а был весь хор, то есть Семинария и Женская школа и вся Катихизаторская школа (последняя стояла вне, у открытых дверей). Я крестил; сам отец служил диаконом, мать хлопотала у подушки для ребенка; Елисавета Котама стояла подряд с Де–Волланом, помогая ему управляться с рабом Божием Михаилом. За крестины получил на Церковь 50 ен, а от Посланника рушник — шелковый отличный платок, который послужит покровцем для чего–либо в Соборе. После крестин у Львовского было угощение — шампанское, чай и на столе холодная закуска; но больше всего угощались все малышами его, которые — презанимательные дети: старший — Гриша, семи лет, являющий большие задатки будущего отличного живописца, средняя — Ира, пяти лет, играющая на фортепиано самоучкой, с удивительною верностью; младший — Петя, трех лет, будущий комик, ничего не может сделать всерьез.