Задание Империи - Олег Измеров

— А…

— А о чем — даже жандармерия не знает.

— Понятно.

— Да вы не тушуйтесь. Кстати, в Калуге к нам сели наши светила в области радио, разобраться с вечерними записями, утром их, естественно, будить не стали, пусть отдыхают. Знаете, какой их вывод? Стержневые лампы — гениальный выход из положения. Кстати, почему у вас они не нашли широкого применения?

— Появились слишком поздно. Уже транзисторы были. Их использовали в основном в военной и космической технике, потому что устойчивы к радиации.

— Ага. То есть, эта ваша бомба…

— Да. Так что здесь — в самый раз, начиная от армейских раций и вычислительных машин ракетных комплексов. По крайней мере лет десять нет смысла применять в ширпотребе, а то еще транзисторы из-за них создадут позже.

— Не позже. У нас, по крайней мере, не позже. И еще понравилась ваша мысль насчет комплексного подхода — сразу со стержневыми лампами осваивать другие миниатюрные радиодетали и печатный монтаж, сразу по освоении транзисторов — модули и начинать работать над интегральными схемами. Ну и не разделять по разным ведомствам производство компонент и изделий. Ваше мнение о том, что ставка только на развитие военной электроники в ущерб гражданской и бытовой затормозит прогресс, также нашло полное понимание. Да, у Елены Васильевны, может, какие вопросы?

— У меня сейчас один вопрос — когда нам в лабораторию поставят компьютер? Так что можете спокойно обсуждать проблемы диффузионной сварки в вакууме.

…Коридор канцелярии был совершенно пустым, если не считать часовых и сопровождающего лейтенанта. Виктор подозревал, что к его приходу дали указание посторонним не маячить. Кое-где у окон стояли кадки с хамеропсами.

— Вам сюда, — офицер услужливо открыл одну из обитых черной кожей створок двери. Виктор решительно шагнул внутрь, полагая, что заминка или иное внешнее проявление робости сыграет здесь против него.

— Здравствуйте. К вам можно?

В кабинете стояла тишина. Сам кабинет был в общем-то ничего особенного — два дубовых стола с зеленым сукном, поставленные в виде буквы «Т», шкафы, набитые истрепанными книгами, шторы, портрет императора. Через открытую форточку с площади долетали гудки машин; сквозняк выветривал запах крепкого табака. В потертом и достаточно просиженном коричневом кожаном кресле никого не было. Виктор не знал, стоять ему здесь, ожидая хозяина, или присесть на стул. Да и кабинетик-то был отнюдь не крутой. «На предварительное собеседование, что ли, или инструктаж?»

— Кхм! Мне… сказали сюда пройти… — не совсем твердо продолжил он.

— Здравствуйте, Виктор Сергеевич, — сзади раздался голос, показавшийся неожиданно знакомым.

Виктор обернулся.

Прямо перед ним, в двух шагах, стоял живой Сталин.

23. Смертельное желание

Вот кого Виктор не ожидал встретить в этой реальности, так это Сталина. Все-таки это не советская власть и большевизм здесь изничтожают в корне, религия — государственная, и даже восстановлен царский престол. Тем не менее это был такой же Сталин, как и в мавзолее во второй реальности, и даже выглядел не слишком моложе. Правда, одет он был не во френч, как на довоенных фотографиях, а в серый мягкий костюм с накладными карманами, напоминавший френч, и в белую рубашку без галстука. Зато пышные усы были, как на портрете. Вблизи в глаза Виктору почему-то бросилось то, что нос у Сталина сильно выступает вперед, подбородок — наоборот, вертикальный и как-то отдвинут назад, а шея крепкая, широкая, как у борца. Волосы были с легкой проседью, а в уголках глаз виднелась сеть морщин.

— Здравствуйте, товарищ Сталин, — машинально вылетела у Виктора фраза из отечественных фильмов про войну.

Сталин остановился, не дойдя до Виктора пары шагов, и внимательно посмотрел на него снизу вверх.

— Разве мы с вами встречались в Смольном? — спросил он голосом с легким акцентом, не оставлявшим сомнений в подлиннике.

— Нет… Так обычно обращались к вам… в нашем мире.

— Хорошо. Обращайтесь так, как вы привыкли. Сейчас это не важно, — он подошел поближе и протянул Виктору руку, Виктор, еще не отошедший от неожиданности, опять-таки машинально пожал.

— Присаживайтесь, Виктор Сергеевич. Прежде, чем мы поговорим о деле, хотелось бы знать, есть ли у вас какие-то вопросы ко мне? Задавайте любые. Мне доложили, что вы проявили себя мужественно при нападении агентов германской разведки, так что спрашивайте прямо.

— Ну… как-то не готовил вопросы.

— А вы спросите о том, что наболело. Не стесняйтесь.

— Товарищ Сталин… — Сталин кивнул, приглашая продолжать фразу, — скажите, вот в России сейчас фашизм или нет? Извините, я просто из другого мира…

— Не извиняйтесь. Прямой вопрос — хороший вопрос. Только вы, Виктор Сергеевич, уже давно дали себе на него ответ. Своей жизнью, поступками. Вы действовали так, как подсказывала ваша совесть человека из будущего. Она вам скажет лучше, точнее меня.

Виктор понял, что по форме ответа нет, но по сути возразить нечего. Наступила пауза. Сталин прошел к своему креслу и сел в него.

— Вы хотите меня спросить, как я, большевик, оказался на этом посту?

— Интересно, конечно, но счел этот вопрос несущественным.

— Почему несущественным?

— Надвигается война, в которой могут погибнуть миллионы… десятки миллионов. На фоне этого…

— Ничего. У нас есть время обсудить и то, и другое.

«Ладно. Похоже, он сам хочет рассказать».

Сталин достал из ящика стола свою знаменитую трубку, подержал в руках, но потом положил на стол. Видимо, не хотел показывать пристрастие к табаку перед некурящим представителем другого мира.

— Чтобы все это понять, надо понять, что произошло в России в семнадцатом году. Я уверен, что и у вас там будут по этому поводу разные мнения. Если бы таблица умножения задевала интересы той или иной власти, ее бы опровергали.

Он снова сделал паузу. Виктор внимательно слушал.

— Разные слои общества видели будущую революцию по-разному. А она пришла такой, какой никто ее не ожидал. Ее сделали не большевики, не эсеры и анархисты, даже не либералы, хотя они первые начинали готовить взрыв. Революция зрела долго. Вы слышали такое слово: народ-богоносец?

— Да, слышал.

— Так вот, народ-богоносец внутренне, глубоко в душе, не признает никакой власти, ни земной, ни даже небесной, потому что он и есть носитель бога, божьей воли и святой правды.

«— В чем сила, брат? — В правде… а, так вот тут какой смысл-то был!»

— Такой народ может подчиниться государству, судам, церкви, терпеть их, но в душе он никогда не почувствует себя одним целым с ними, жителем одной страны, он всегда будет разделять два понятия: понятие власти и понятие Родины. Власть для него — угнетение, она всегда неправа, а Родина — это бог, тот бог, которого он носит в себе, и он всегда прав. Бог не может быть неправ, он не может ошибаться — иначе в него не веруют. А если в бога не веруют, он не существует. Может ли народ-богоносец считать, что он не существует? Нет. Если он будет так считать — он погибнет. Как вы думаете?

— Логично.

— Это не свойство одного русского или одного православного народа. Это свойство объединяет народы всей нашей империи. Они не могут быть европейцами, они не могут быть азиатами. Российская империя была построена на том месте планеты, где есть такое естественное явление — народ-богоносец. Хорошо это или плохо? То, что народ видит во власти только чужую силу — плохо, очень плохо. Это мешает строить хорошее государство, без бюрократов, без казнокрадов и взяточников. Но когда приходят чужеземные завоеватели и разрушают или пытаются разрушать власть, государство, церковь, народ-богоносец создает их снова, объединяется вокруг них и этим завоевывает свое право на жизнь и свободу. И это уже хорошо.

«Черт, как складно излагает. И совсем иначе. Интересно, а в нашей реальности Сталин тоже так считал? Говорил то, что принято, а действовал, исходя из другого? Он же вроде, вначале на священника учился?»

— Что же произошло в семнадцатом году? За годы войны власть ослабла. В государстве, церкви, армии перестали видеть опору из-за их слабости. И народ, разные слои его, разные национальности, стихийно, массово, сбросил с себя эту власть, чтобы каждый доказывал всем свою правду. Каждый стал себе бог, власть и судья, брат пошел на брата, отец — на сына. Гражданская война — это не война белых, детей Февральской революции, с красными, детьми Октябрьской. Гражданская война — это война белых и красных за восстановление власти над народом, над его бунтом, непознаваемым и беспощадным, как божий суд. Тогда, в двадцатых, победил Февраль. Но власть, которую он установил, была гнилой, слабой, она привела к голоду и вела к новым, еще большим кровопролитиям. Что бы подсказала в этой ситуации ваша совесть? Быть верным принципам партии Октября и оставаться в стороне только потому, что новое массовое движение не называло себя большевистским? Или использовать опыт борьбы, ошибок, поражений, чтобы избавить народы от нового братоубийства? Скажите, была бы Россия лучше, если бы из фачистского движения, из власти, не были бы устранены авантюристы, мечтавшие о завоевании Индии? Или фанатичные поклонники Гитлера, звавшие очистить Россию от инородцев? Как вы думаете? Мы с вами, Виктор Сергеевич, идем одной дорогой. Только вы идете через технику, через научные знания, а я — через организацию, через руководство страной.