Без Поводыря - Андрей Дай

Раненного тяжелой пулей в живот и осколками разорвавшегося дула в обе ноги царя доставили в левобережье, на улицу Гренель, в особняк д`Эстре. Всю дорогу Александр был в сознании, и больше того — боль должно быть не слишком его донимала, раз он находил в себе силы еще и успокаивать растерянных и расстроенных сыновей.

О совершенном на царя покушении на Родине узнали из французских газет. Я имею в виду конечно же простых жителей страны. Не вельмож, генералов и чиновников в высоких чинах. Не удивлюсь, если когда‑нибудь выяснится, что все до одного человека из сопровождавшей государя в парижском вояже свиты в тот же вечер кинулись на телеграф, слать депеши в Санкт–Петербург. Хоть ни лейб–медики, ни присланные всполошившимся Наполеоном французские светила от медицины, ничего опасного для жизни Александра в ранениях не усмотрели, но ведь это удел человеков — предполагать, и только один лишь Господь — располагает. Даже в случае временной недееспособности царя политический расклад у подножия трона может сильно измениться. Особенно для тех, кто пренебрегал влиянием усланного в дикую Сибирь наследника, или не озаботился знаками внимания для Бульдожки с таинственным Володей.

И в первую очередь неприятности могли коснуться той партии царедворцев, что противостояла Константину. Ибо друзья великого князя какое‑то время могли торжествовать. Никса далеко и неизвестно сколько ему понадобиться времени, чтоб занять положенное ему место у постели раненного владыки. А брат царя и по совместительству глава Госсовета — вот он, и уже крепко держит в кулаке вожжи тройки–Руси.

В Тобольск пришло сразу несколько телеграфных депеш. Одна Александру Ивановичу, от министра внутренних дел и три мне — от Эзопа, Елены Павловны и от главы канцелярии Его Императорского Величества. Текст во всех четырех был приблизительно одинаков: Государь ранен, рекомендуем сохранять спокойствие и молить Бога о здоровье самодержца. Но войска должны быть готовы. К чему именно не указывалось. Ко всему, едрешкин корень, вплоть до войны с Британской империей!

К вечеру в дом губернатора доставили еще одну телеграмму, из Томска, от господина Оома, секретаря наместника. Он, этот Федор Адольфович, был вообще человеком мягким, не конфликтным. И выражения для своего послания он выбрал такие же. Округлые, зыбкие. А вот смысл для любого, кто умел читать между строк, был пугающим. В Гороховском особняке всерьез напуганы и растерянны. И для тайного советника Лерхе было бы куда лучше, если бы он поспешил в столицу Сибири, дабы поддержать и утешить Великого князя Николая.

Мог ли я не подчиниться? Да легко. И никто не посмел бы мне после и слова сказать. Все‑таки расстояния у нас такие, что спеши — не спеши, а недели две или три на дорогу все равно уйдут. Я сомневался, что Николай станет ждать пока блудный заместитель вернется. Да чего уж там, был уверен, что любящий сын рванет на запад следующим же утром, и мы, вполне вероятно, разъедемся не встретившись. Но ведь в политике ценен не только результат, но и стремление к нему. Выкажи я пренебрежение, задержись в Тобольске еще хоть на сутки — вслух припомнить, быть может, и не посмеют, но иметь в виду станут.

В общем, послал я слугу на почтамт с сообщением в Томск, что следующим же утром скачу в Тюмень, где уже ждет пароход, и велел паковать чемоданы.

Благо судно не нужно было искать, или ждать оказии. На все лето 1866 года канцелярией Главного управления были зафрахтованы сразу несколько судов. Три могучих, сто сильных — чтоб забрать накопившихся в Тюмени за зиму переселенцев…

А ведь едва не забыл! Благо, к слову пришлось! Я ведь не рассказал о забавном экзамене, который мне пришлось устроить, когда в январе, после Крещения, Евграф Кухтерин предъявил мне пять дюжин мужичков, по его словам, годных для государственной службы по перевозке переселяющихся из России крестьян.

Нужно понять мои сомнения. По однодневной переписи жителей Томска, устроенной князем Костровым, грамотными были только шесть процентов горожан. А ведь это какая никакая, а столица. Что уж говорить о других городках и весях края?! Откуда Кухтерину было взять шесть десятков грамотных дядек, готовых всю зиму, в снег и буран возить народ из Екатеринбурга в Тюмень? Особенно, если знать, что даже гимназисты начальных классов, научившиеся с грехом пополам выводить буквицы на бумаге и по слогам разбирать напечатанный в газете текст, во время каникул легко находили готовых платить за их услуги людей. А тут взрослые грамотные люди!

В общем, я снял с полки первую попавшуюся книгу, наугад открыл и предложил первому же «абитуриенту» прочесть указанный абзац. И тут же услышал:

— Прощения просим, батюшка генерал! — наморщив лоб, совершенно серьезно заявил огромный, заросший по самые глаза бородищей, самого разбойного вида мужик. — Такую хнигу нас счесть не учили.

Покопавшись где‑то за пазухой, дядька извлек на свет тоненькую брошюрку — специально изданное пособие для переселенцев — и торжественно выложил на стол.

— Сие писание с любова места спроси, — гордо заявил он и перекрестился. — Вот те крест! На все отвечу.

На том экзамен практически и закончился. Догадаться, что хитрый Евграфка попросту заставил извозчиков выучить текст наизусть, было не трудно. Благо, шельмец, догадался каким‑то образом еще и втолковать мужикам смысл печатного текста, а не просто вызубрить бездумно. А это — главное, не так ли? Извозчики действительно могли ответить на любой вопрос переселенцев по тексту, но не стеснялись еще и творчески интерпретировать канон. Да с реальными, что называется — из жизни — примерами. И человеческим, народным языком. А при нужде могли изобразить и «чтение» официальной бумаги. Водили пальцем по листам и шевелили губами. Не придерешься! Как после этакой демонстрации находчивости отказать проныре в кредите? Выписал Евграфу рекомендацию.

Но это так, некая зарисовка на тему русской смекалки. Итогом же кухтеринского «образования» извозных мужичков стало то, что сразу же с открытием навигации переселенцы выбрали ходоков в местное присутствие, где и заявили о своих правах. Чем прямо‑таки шокировали туземных чиновников. Так что, когда мои корабли причалили в Тюмени, их там уже очень ждали. И не так собственно переселенцы, уже определившиеся с желаниями и выбравшие конечный пункт своего путешествия, как местное начальство, торопившееся избавиться от настырных, знающих свои права людей.

Три могучих судна, взяв на прицеп по четыре больших баржи с крестьянами и их скарбом, заторопились по высокой воде вернуться в Обь. А один корабль, здорово модернизированная совместными усилиями датского кораблестроителя Бурмейстера и русского изобретателя и инженера Барановского Тецковская «Основа», остался в Тюмени ждать моего возвращения.

Было что‑то в этом символическое. Первый в западной Сибири пароход первым же подвергся обещающим стать революционными изменениям. Корабль, который подобно той самой, знаменитой яхте «Победа», обернувшейся «Бедой», превратившийся стараниями семинариста — недоучки из гордого «Основателя» в невнятную «Основу», как ни странно, действительно стал основой колоссальных, затронувших торговый флот Обь–Иртышского бассейна, изменений последнего времени. Я не инженер и не владелец «заводов, газет, пароходов», и затрудняюсь точно сказать, что именно поменяли и улучшили в старом пароходе. Но то, что он теперь стал существенно быстрее и «кушает» на треть меньше топлива — тому свидетель. Капитан утверждал, что мощность новой машины чуть ли не полторы сотни лошадей, но тут, боюсь, он слегка преувеличивал.

Если бы не трагические события в Париже, после Тобольска я планировал отправиться в Самарово, где к тому времени уже должны были появиться известия с севера, из Обской губы. Туда, на границу пресной и соленой вод, ушел самый лучший, самый сильный корабль томского торгового флота, новенький, двухсот сильный «Святая Мария», с одним из Чайковских на борту. И если Сидорову все‑таки удастся пробиться в Карское море, а потом и в Обь, здесь капитаны английских кораблей должны были увидеть грамотно размеченный фарватер, а не дикие воды неизвестной и опасной сибирской реки.

Нужно ли говорить, как сильно я хотел, чтоб у Михаила Константиновича все получилось. Как молил Господа, чтоб он нашел Карские ворота широко распахнутыми. Несколько десятков паровозов, оборудование нескольких заводов, включая драгоценное, по сути — контрабандное, запрещенное к продаже за пределы Соединенного Королевства — для коксохимического. И приготовленные для отправки на рынки Англии наши, Сибирские, товары. Графит, зерно, воск и пеньковые канаты. Бочка кедрового масла, продающегося в Лондоне по каплям, в конце концов.

В Самарово я все‑таки попал. Пусть и не надолго. Водной дороги мимо этого стремительно разрастающегося села на пути из Тюмени в Томск другой нет. К сожалению новостей с севера еще не было, а ждать я не мог. Бегло осмотрел аккуратно выстроенные рядами десятки широченных барж поджидающих английские корабли. Поговорил с купцами из каравана собирающегося в верховья Иртыша, в Туркестан. Они везли на знойный юг неизменное зерно, железо в полосах и изделиях, ткань и, к вящему моему удивлению — Куперштохские консервы. Большей частью тушеную говядину и сгущенное молоко.