Хозяйка замка Ёдо - Ясуси Иноуэ

Женщины слушали его стоя. Внутри царил мрак, но на галерее, ведущей к лестнице, они оказались в сумеречном вечернем сиянии, которое то и дело вспыхивало ярким светом от огненных сполохов, пожиравших замок.

Маленькая процессия спустилась во двор и подошла к сторожевой башне внутренней крепостной стены — когда-то это небольшое строение было предназначено для любования луной. Ватанабэ, до сих пор самоотверженно следовавший за своим господином, у входа в башню остановился. Накануне он был тяжело ранен в битве при Домёдзи и теперь решил отправиться в сад, чтобы совершить там сэппуку.

— Прошу отпустить меня, господин. Раны не позволяют мне быть рядом с вами, — громко, твёрдым голосом произнёс верный вассал.

Все это слышали, и никто не дерзнул его удержать. Соратник, чьё лицо было скрыто сумраком, оказал Ватанабэ помощь в совершении обряда — отсёк мечом голову, когда всё было сделано, а скорбный крик матери доблестного воина оборвался хриплым стоном боли — она вслед за сыном вонзила клинок себе в живот. Кто-то из самураев сослужил и ей «последнюю службу».

Мужчины и женщины — всего около трёх десятков человек — поднялись на сторожевую башню. Самоубийства Ватанабэ и его матери каждого заставили задуматься о собственной участи. Даже Тятя на время потеряла самообладание, но, едва оказавшись на верхнем ярусе сторожевой башни, вновь обрела контроль над собой.

Во тьме кто-то закричал, что тэнсю занялась огнём. Кричала женщина, ей никто не ответил, никто не упрекнул, и вскоре выяснилось, что она права: сквозь бойницы начал пробиваться причудливый красноватый свет. Он рассеял мрак, и Тятя обнаружила, что сидит между Хидэёри и Сэн-химэ. Ружейные залпы, кличи, воинственный рёв, погребальный стон умирающего в огне дерева не утихали. Во внутреннем дворе, у последней и теперь единственной линии обороны, выжившие на поле брани осакские самураи, которых загнал сюда враг, вели последний бой.

— Кадзума с нами? — внезапно спросил Хидэёри.

— Он совершил сэппуку в церемониальном зале тэнсю, — отозвался кто-то.

— А Бунго?

— Он тоже… в церемониальном зале, — прозвучал другой голос.

— Накадзима?

— В церемониальном зале.

— Хорита?

— Я видел его у ворот третьей линии обороны, он сражался бок о бок с Нономурой, правителем Иё, был тяжело ранен, что дальше — неведомо мне…

На каждый вопрос Хидэёри отвечали разные самураи, и Тятя постепенно узнавала, как много воинов покончили с собой, сколько героев пали в бою. Затем разговоры смолкли. Ооно и ещё несколько воинов, не в силах усидеть на месте, всё время выходили из убежища и возвращались.

Вернувшись в очередной раз, Ооно сел рядом с Сэн-химэ, совсем близко, почти касаясь её плечом, и что-то зашептал ей на ухо. Тятя вздрогнула. О чём это князь толкует? Она уже давно заметила, что Ооно ведёт себя не так, как остальные воины, оказавшиеся в укрытии: он единственный из всех ещё не отрёкся от надежды спасти своего господина. Быть может, Ооно пытается избавить дом Тоётоми от неизбежной гибели, обменяв жизнь Хидэёри на жизнь Сэн-химэ, дочери Хидэтады Токугавы? Но что бы он ни замыслил — слишком поздно. Даже если ему удастся вывести Сэн-химэ из горящего замка — что с того? В сердце дамы Ёдо, которая весь этот день не находила себе покоя и думала лишь об одном — о спасении сына, — возродилась ожесточённая гордость, затеплилось вновь чувство собственного достоинства. Для них с Хидэёри пробил час, настало время встретить смерть. Впервые решение умереть она приняла окончательно и бесповоротно. Склониться перед Иэясу, этим негодяем и разбойником, умолять его о пощаде, отсрочить свою гибель или же добровольно выбрать смерть? Тут не о чем размышлять! Отныне она будет защищать не жизнь, а честь Тоётоми!

Тятя нащупала в потёмках длинный рукав кимоно Сэн-химэ, подтянула его к себе и намертво пригвоздила к полу коленями.

— Ну же, госпожа, идёмте…

Ооно говорил очень тихо, но Тятя, отчаянно напрягавшая слух, различила его слова. Сэн-химэ пошевелилась, хотела было встать и не смогла — свекровь всей своей тяжестью навалилась на рукав её кимоно.

Несколько мгновений безмолвной борьбы — и из уст юной красавицы вырвался глухой стон, который услышала только свекровь. Тятя возликовала. Теперь Сэн-химэ умрёт вместе со всеми! Иэясу, настало время платить за злодеяния! Твоя родная внучка разделит судьбу дома Тоётоми!

Вдруг тишину разорвал зычный голос Ооно:

— Пожар!

Все вскочили, в башне началась паника, Тятя, как и остальные, в миг оказалась на ногах.

— Ложная тревога! Успокойтесь! — через пару мгновений призвал всех к порядку Ооно.

Люди опять расселись по местам, и Тятя обнаружила, что Сэн-химэ нет рядом — исчезла в суматохе.

— Ооно! — взревела Тятя, но ответа не последовало — князя и след простыл.

Когда он снова появился, Тятя сделала ему знак приблизиться и сурово спросила:

— Господин Ооно, где моя невестка?

— Госпожа Ёдо, прошу, не мешайте мне. Я буду защищать дом Тоётоми даже ценой собственной жизни, — хрипло проговорил Ооно.

Тятя смолчала. Сэн-химэ вырвалась на свободу, ничего с этим уже не поделаешь, а упрекать верного вассала теперь нет смысла. Ооно готов сражаться до конца, до последнего вздоха за своего господина, он пойдёт на всё, чтобы отвести смертельную угрозу, нависшую над домом Тоётоми…

— Не знаю, что вы задумали, но уверена, что при нынешних обстоятельствах всё будет бесполезно. Вы только сыграете на руку этому разбойнику Иэясу, — тихо сказала Тятя.

К часу Мыши зыбкий кровавый свет, проникавший в сторожевую башню сквозь бойницы, угас. Тэнсю, должно быть, сгорела дотла. Во тьме лишь Ооно и ещё несколько воинов по-прежнему бродили туда-сюда, выходили наружу и возвращались. Хидэёри сидел неподвижно, безмолвно.

На рассвете стало известно, что Сэн-химэ в сопровождении одной служанки и двух самураев благополучно покинула Осаку и находится в ставке Токугава. Что толку? Иэясу, без сомнения, предпочёл бы увидеть труп родной внучки среди бездыханных тел защитников замка, нежели вступить в мирные переговоры с Тоётоми. А теперь, когда он получил Сэн-химэ живой и невредимой, тем более бессмысленно просить у него пощады.

Когда встало солнце, на сторожевую башню поднялся Кодзукэ Хонда из лагеря Токугава и, окинув взглядом двадцать восемь мужчин и женщин, укрывшихся на верхнем ярусе, молча удалился. Час спустя явился посланник от Иэясу с приказом всем уцелевшим совершить сэп-пуку. Ооно изменился в лице, услышав этот приговор, а Тятя, напротив, вздохнула с облегчением, как будто неизбежное наконец свершилось, и нечего больше бояться, и нечего больше ждать.

Всё произошло очень быстро. Прибыли три воина из клана Токугава, чтобы засвидетельствовать последнее деяние поверженных врагов. Вдруг где-то поблизости прозвучал пушечный залп — стреляли по сторожевой башне. Тятя задохнулась от гнева — что за неуважение к людям, которые готовятся к смерти! — но не проронила ни слова. Она приняла решение убить себя сразу после того, как обряд сэппуку совершит её сын.

«Матушка!» — вот и всё, что сказал Хидэёри, опускаясь на колени. Дама Ёдо в тишине склонила голову — это было прощание.

Она на мгновение закрыла глаза, а потом устремила взгляд на острое, ослепительно острое лезвие, и, как до неё отец, князь Нагамаса Асаи, матушка, госпожа О-Ити, отчим Кацуэ Сибата и дядюшка Нобунага Ода, помедлила самую малость, прежде чем взять в руки короткий меч. В бойнице сиял краешек солнечного диска, белел клочок облака, и прозрачное кружево дыма от горячих развалин замка время от времени взмывало вверх, в синее, по-летнему бездонное небо.

ЭПИЛОГ

После падения Осакского замка Госпожа из Северных покоев, принявшая буддийский обет, продолжила жить-поживать в Кодайдзи, а Иэясу пожаловал ей годовой доход в тринадцать тысяч коку. Впоследствии она перебралась в Нандзэндзи, затем — в Кэннидзи, где и покинула сей бренный мир на шестой день девятой луны 1-го года правления под девизом Канъэй[142] в возрасте семидесяти шести лет.

Двум Тятиным сёстрам тоже был отмеряй долгий век. Охацу умерла в 11-м году Канъэй[143]; Когоо, супруга второго сёгуна из дома Токугава и мать третьего, Иэмицу, закончила дни свои в 3-м году Канъэй[144], достигнув высочайшего положения, какое только может быть даровано женщине в Японии. Старшую сестру, погибшую на дымящихся развалинах Осакского замка, Охацу, стало быть, пережила на девятнадцать лет, а Когоо — на одиннадцать. Которая из трёх сестёр была счастливее в своём земном существовании? Кто же возьмётся о том судить! Чтобы узнать истину, надобно каждой из них задать этот вопрос.

1

В Японии до сих пор используется система летосчисления по годам и девизам правления императоров. Эпоха Тэнсё началась в июле 1573-го, закончилась в декабре 1592 г. (Здесь и далее примечания переводчика.)