Хозяйка замка Ёдо - Ясуси Иноуэ

Утром Тятя вскочила ни свет ни заря; несмотря на бессонную ночь, она чувствовала себя помолодевшей и полной сил, её глаза горели от возбуждения. Она сразу вознамерилась нанести визит сыну, чтобы поделиться решениями, принятыми ночью, и получить его одобрение. Но когда она вошла в приёмные покои Хидэёри, слуги сказали ей, что господин ещё спит, а присутствие одной из свитских дам Сэн-химэ свидетельствовало о том, что он делит ложе с супругой.

Тятя вернулась к себе в дурном настроении и спустя час снова отправилась к сыну. К тому времени Хидэёри уже встал. Выслушав мать, он сразу же выразил своё согласие.

— Я и сам принял это решение, когда смотрел, как воины Токугава засыпают рвы на втором оборонительном рубеже. Все наши военачальники разделяют моё мнение. Однако же я не вижу необходимости восстанавливать укрепления. Лишённый защиты, замок не выдержит осады, стало быть, нам не на что надеяться и остаётся только идти в наступление, ведь в любом случае это будет наша последняя битва, — невозмутимо сказал Хидэёри.

Тятя порадовалась тому, что они с сыном думают об одном и том же, но мрачная решимость Хидэёри оставить замок без защиты её испугала. Битва, которую они затевали, должна была стать последней и увенчать род Тоётоми славой, но победить в ней будет не так-то просто, необходимо позаботиться о пути отступления. Тятя поделилась своими сомнениями с сыном, и тот усмехнулся:

— Матушка, неужто вы и правда верите, что мы можем выстоять, окопавшись в замке? Лишь человек, несведущий в искусстве войны, способен впасть в такое заблуждение. Повторяю: у нас нет надежды, даже на помощь богов бессмысленно уповать. Речь идёт только о том, чтобы начать и довести до конца последнюю битву.

Хидэёри говорил спокойно, он просто пытался растолковать матери ситуацию. Тятя наконец поняла его намерения — и с лихорадочным отчаянием отбросила мысль о том, что её сын может погибнуть. Он так молод ещё, ему столько предстоит совершить! Он должен жить, обязан, любой ценой! Несмотря на юный возраст, это был уже настоящий воин, своими достоинствами превзошедший в её глазах самого тайко. Беда Хидэёри была в том, что он родился в неподходящее время, в эпоху смуты — при других обстоятельствах его слава непременно затмила бы отцовскую. Почему же его жизнь должна закончиться, не успев начаться?!

После разговора с сыном Тятя направилась к Харунаге Ооно. Выслушав её, военачальник кивнул:

— Совершенно с вами согласен, госпожа Едо. Необходимо вырыть защитные рвы, возвести частоколы. Я займусь этим, как только сёгун Хидэтада отбудет на восток, и тогда, если только остальные полководцы нас поддержат, можно будет не бояться Токугава.

Тяте такие речи понравились.

— Однако же на восстановление замка нам потребуется месяца два, не меньше, — продолжал Харунага, — и, пока работы не закончатся, ни в коем случае нельзя вступать в боевые действия. А для этого необходимо, чтобы почтенная хозяйка Вакасы соизволила отправиться в Сумпу.

— Охацу? Я, конечно, сумею убедить её отправиться в Сумпу, но о чём она будет вести там переговоры?

— Просто попросите её сделать это для нас. Остальное оставьте мне.

Харунага, судя по всему, собирался доверить Охацу некое прошение, чтобы та передала его в Сумпу Иэясу. Вероятно, это должно было на время отвлечь внимание сёгуната от Осаки. План показался Тяте разумным.

Двадцать восьмого числа сёгун Хидэтада выехал из Фусими в Эдо. Как только стало известно о его отбытии, в Осакском замке закипела бурная деятельность по восстановлению укреплений. Через несколько дней надёжного человека отрядили в Киото, где гостила Охацу, с просьбой отправиться в качестве посланницы к Иэясу в Сумпу. Лучшей посредницы в переговорах между кланами Токугава и Тоётоми, чем вдова Такацугу Кёгоку, и представить было нельзя. В итоге, правда, было решено, что кроме неё ходатайствовать перед отцом сёгуна за Хидэёри будут ещё три достойные дамы: госпожа нии-но-цу-бонэ[137] — мать Ватанабэ, правителя Этиго; госпожа Окура, мать Харунаги Ооно, а также мать самурая Масанаги Ватанабэ, родственника правителя Этиго. Официальная цель их визита к Иэясу заключалась в том, чтобы испросить финансовой помощи для княжеств-тодзама[138], разорённых войной.

В начале третьей луны четыре посланницы покинули Осаку.

Возвращение Охацу в замок было предусмотрено на начало четвёртого месяца. В этот промежуток осакские военачальники занимались спешными приготовлениями к последней битве.

Через несколько дней после отбытия посольства к Иэясу Тятя нанесла визит в покои Сэн-химэ — собиралась высказать кое-какие претензии. Как и в прошлый раз, невестка приняла её с величайшим уважением и усадила на почётное место.

— Впереди — новые сражения? — грустно спросила Сэн-химэ.

— Коли война началась, её нужно довести до конца. На сей раз мы будем биться, пока от этого замка не останется камня на камне, — твёрдо сказала Тятя.

— Но ведь этот замок уцелел в боях, хотя и казалось, что его вот-вот сровняют с землёй. Да и я давным-давно должна была умереть, а всё ещё живу. Так, может, и грядущая битва не станет последней? Впрочем, если мне суждено погибнуть, жалеть будет не о чём…

— Во время нашей прошлой беседы вы, помнится, мечтали о мире.

— Я мечтала о настоящем мире. У меня не было сомнений, что договор будет подписан, но я так же хорошо знала, что этот мир не продлится долго. К сожалению, мы с господином Хидэёри были единственными, кто это понимал.

Сэн-химэ сокрушённо покачала головой, а Тятя смотрела на невестку во все глаза, и не узнавала её, и думала, что юная заложница из дома сёгуна ведёт себя так, будто в ней нет ни капли крови Токугава.

— Я никогда не видела, как замки исчезают в огне, — тихо продолжала Сэн-химэ. — Печальное, должно быть, зрелище… — Она произнесла это с искренней грустью.

Тятя всё ещё не могла отвести взора от девятнадцатилетней девочки, которая вдруг так точно выразила её собственные мысли и чувства. В тот момент Тяте почудилось, что между ними установилась душевная близость, какой у неё никогда не было ни с Охацу, ни с Когоо. Сэн-химэ повзрослела, расцвела как женщина, обрела здоровую психику человека, не знавшего горестей, и Тятя, чьё детство прошло в скитаниях от замка к замку, Тятя, видевшая, как рушатся крепости, которые были ей родным домом, и как умирают дорогие её сердцу люди, неожиданно для себя прониклась к племяннице живейшей симпатией.

В вишнёвом саду у резиденции Сэн-химэ только-только начали распускаться бутоны. Тятя медленно шла среди деревьев; внезапный приступ головокружения заставил её остановиться. Возникло видение: вокруг закачалась призрачная стена огня, языки пламени жадно потянулись к ней. «Сэн-химэ!» — закричала Тятя. «Я здесь!» — отозвался чистый звонкий голосок, и в алом ревущем вихре пожара показалось личико Сэн-химэ с неуловимой улыбкой на устах. «Она уцелеет в огне, который уничтожит Осакский замок!» — пронзила Тятю странная мысль. Головокружение прошло. Она схватилась за плечо прислужницы, почувствовав слабость, но в следующий миг отпустила её и зашагала дальше.

Сменяли друг друга дни, насыщенные заботами. На подступах к замку суетились воины и мастеровые, трудились с утра до ночи, но работы по восстановлению укреплений продвигались ни шатко ни валко. Тятя то и дело поднималась на смотровую площадку тэнсю обозреть поле деятельности, и всё, что она видела, — это беспорядочно набросанные повсюду горы земли да чернеющие то здесь, то там ямы, которые никак не могли слиться в один ров, хотя их численность прибавлялась день ото дня.

Ещё до возвращения четырёх посланниц из Сумпу поползли тревожные слухи: Иэясу набирает войско и готовится выступить на запад. Обитатели Осакского замка и горожане занервничали. Ураку Ода, наравне с Харунагой Ооно командовавший во время зимней осады Осаки армией Тоётоми, бежал из замка вместе со своей семьёй. Тятя не слишком-то рассчитывала на этого стареющего полководца и никогда не питала к нему особого доверия, однако его предательство стало для неё событием не менее неприятным, чем отступничество Кацумото Катагири.

Вишня в том году распустилась рано по сравнению с годом минувшим — в самом начале третьей луны — и быстро отцвела. Однажды вечером, в разгар цветения, Тятя прогуливалась по саду с двумя прислужницами и вдруг с ослепительной ясностью поняла, что любуется сакурой в последний раз. Она постаралась отогнать эту мысль, принялась убеждать себя в том, что настанет день, когда она снова, рядом с сыном, пойдёт под ветвями, тяжёлыми от бело-розовых лепестков. Никогда ещё её мальчик не устраивал по случаю любования цветущей вишней праздника столь же роскошного, как то торжество в Дайго, которое прославило его отца. Хидэёри просто не может умереть, не познав радостей, вдохновлявших когда-то самого тайко! Хидэёри обязан жить! Все помыслы отца, все его свершения были направлены на то, чтобы его сын стал великим правителем!