Набат. Книга первая: Паутина - Михаил Шевердин

Снова сердце у Энвербея при слово «кончать» екнуло.

— Позвольте… Они не поняли, надо разъяснить…

Остановив Энвербея взмахом руки, Ибрагимбек кашлянул, прочистил горло и снова заговорил:

— Я ходил к ним… к старикам… Старейшины родов у нас, локайцев, — сила… Уговаривал. Слушают, по молчат. Молчат и слушают. Не знаю, что делать. Молчат.

Он хитро прищурил глаза и с сожалением поглядел на Энвербея.

— Мне друг нужен, — неожиданно вставил Ибрагимбек, — мне помогать нужно, а? Хочешь? А? Будешь другом? А?

Он еще долго бормотал что-то о дружбе. Ушел он поздно, оставив Энвербея в состоянии полной растерянности и отупения.

Еще несколько раз появлялся Ибрагимбек в хижине. Он хитрил. Из его грубых, как неотесанные чурбаки, слов окончательно стала ясной мысль, схоронившаяся под толстыми шишками черепной его коробки.

Когда последний эмир бухарский Сеид Алимхан бежал через Восточную Бухару за рубеж, он оставил Ибрагимбеку полномочия главы всех мусульманских войск. Ибрагимбек со дня на день ждал из Кабула фирман о своем назначении, но эмир почему-то не торопился.

В последнее время все чаще до Локая доходили слухи о каком-то Энвербее, все чаще поговаривали о том, что не Ибрагимбек, а именно он, зять халифа и военный человек, должен стать главнокомандующим. И вдруг сам Энвербей появился в Восточной Бухаре. Ни с чем не сравнимая дикая ярость охватила тогда Ибрагимбека. Сначала он решил истребить отряд Энвербея, завлек его на север в сторону от Кабадиана, подготовил даже засаду, по… тут из-за рубежа пришел фирман, запечатанный печатью самого эмира. Что там сказано, что там написано? Сам Ибрагимбек читать не мог. Дать прочитать фирман кому-нибудь? А вдруг там говорится о назначении не его, Ибрагима, а Энвербея?

С явной тревогой и нескрываемым отвращением смотрел Ибрагимбек на посланца эмира, своего старого недруга Касымбека, привезшего фирман.

Вот сидит он напротив и смотрит из-под опухших шевелящихся бровей на него, Ибрагимбека. Смотрит со злорадством и насмешкой. И нельзя крикнуть на него, выругать, ибо все же как-никак он посланец эмира Сеида Алимхана.

Да, худшее свершилось, пришлось-таки сорвать эмирскую печать с фирмана и попросить эту собаку, этого вонючего прокаженного, как в тайне души его называл Ибрагимбек, прочитать, что там, на пергаменте, написал — проклятие его отцу — этот беглый эмир.

А Касымбек читал медленно, с наслаждением, и слова фирмана жгли душу и сердце Ибрагимбека.

Посланца эмира он принимал отнюдь не в торжественной обстановке, хоть его и предупредили, что тот везет фирман его светлости самого эмира бухарского. Сидел Ибрагимбек на дорожном, раздерганном временем и задами грузных локайских скотоводов паласике. Рядом, в яме, кисла навозная жижа, и ожившие на зимнем солнышке мухи лезли в нос, в рот собеседников, предпочтительно набрасываясь на опухшее лицо Касымбека. По другую сторону топтались, чуть не ступая копытами на палас и нависая крупами над головами сидящих, заседланные кони. Усиленно отмахиваясь хвостами от мух, они нет-нет да и задевали по лицу Ибрагимбека, на что он весьма ласково покрикивал: «Да ну тебя, размахался!», чем, собственно говоря, и ограничивались все его попытки урезонить коней. Он только изредка осторожно снимал соломинки и соринки с ячменных лепешек, лежавших на потемневшем от времени дастархане. Солнце грело немилосердно, растопляя грязь двора и выгоняя из обступивших его квадратных, слеплённых из земли мазанок густой, пахнущий глиной пар. В этой банной духоте, насыщенной запахами навоза, талого снега, Ибрагимбек, превший в тулупе на лисьем меху, только усиленно освежался, наливая себе непрерывно чай в пиалу и осушая ее. Он с таким наслаждением втягивал в себя зеленоватую обжигающую жидкость, что Касымбек все с большим раздражением посматривал на него.

Ни жара, ни вонь, ни грязь, ни убогость обстановки ничуть не стесняли Ибрагимбека. Он словно нарочно показывал всем свою крестьянскую, даже бедняцкую простоту и свое презрение к роскоши бекских дворцов и домов богачей. Но он явно пересаливал, когда нарочито выпячивал свою неряшливость. Любой, даже полунищий, дехканин и пастух заботился о чистоте своего жилища.

Надменно державшемуся Касымбеку претили и грязь двора, и неряшливость хозяина, по приходилось терпеть.

— С тебя, Ибрагим, суюнчи причитается. Счастливую весть принес.

— За что я тебе дам суюнчи? — грубо отрезал Ибрагимбек. Он сопел, и рыжие волосы шевелились в его ноздрях. — За то, что какой-то проклятый турок станет гонять нас, точно своих слуг или рабов? Иди, требуй с зятя халифа суюнчи.

— Я думал, ты… умнее, Ибрагим. — Касымбек хотел сказать «хитрее», но решил немного «подсластить язык». — В твоих руках… — и он ткнул скрюченным опухшим пальцем в свиток пергамента, который он привез только что с собой, — в твоих руках — твое величие, твое могущество.

— Как? — удивился Ибрагимбек и с хитрой злобой глянул на собеседника.

— Я вижу, тебе нужен совет.

Поколебавшись, Ибрагимбек кивнул головой.

— Я твой друг, и я дам тебе совет… бесплатно, но ты не забудешь моей дружбы.

Ибрагимбек снова кивнул головой. Он засопел еще громче.

— Ты отдашь фирман зятю халифа.

— Нет. он в моих руках, и я ему сверну башку, как перепелке, проигравшей состязание, никому не нужной перепелке.

— Нельзя!

— Почему?

— Пойдут по кишлакам люди и скажут: Ибрагим — вор, он не оставил своих воровских дел, он погубил зятя халифа. И от тебя все отвернутся, все мусульмане.

Зажмурив глаза, Ибрагимбек снова засопел.

— Ты видишь? — развернул Касымбек фирман на дастархане и с треском оторвал уголок с подписями и печатями.

— Не понимаю.

— Смотри, — Касымбек приложил оторванный уголок к фирману. — Есть фирман… — он ткнул в пергамент пальцем и вдруг отдернул уголок.

Моргая и тараща глаза, Ибрагимбек смотрел на изуродованный документ и все еще не понимал, а Касымбек захохотал: и нет фирмана, — с торжеством закончил он. — Ты отдашь ему, этому турецкому выродку, вот это… — он кивнул на дастархан, — эту бумажку и скажешь: «Ваше превосходительство, фирман у вас, подпись и печать, слава аллаху, у меня».

— У кого подпись и печать, тот главный, — заорал, поняв наконец, в чем дело, Ибрагимбек. — Я главный!

— А теперь с вас суюнчи… Вы теперь поняли, что надо делать, и с вас полагается суюнчи, богатое суюнчи. — Касымбек хитро подмигнул веками, лишенными ресниц. — Нет, платы мы не примем от вас, но суюнчи вам придется поднести мне, дорогой Друг.

В восторге Ибрагимбек потянулся рукой-коротышкой к белевшему на дастархане фирману, бормоча: