Набат. Книга первая: Паутина - Михаил Шевердин

— Ибрагим! Ибрагим! — орали в толпе.

Подняв руку, Ибрагим остановил коня и хрипло прокричал:

— Знамение! Знамение будет! Война! Газават!

Со всех сторон напирали возбужденные краснолицые локайцы. Они вопили, перебивая друг друга:

— С кем ты воюешь, Ибрагимбек?

— На кого ты поднял оружие?

— Против большевиков? Против тех, кто прогнал в два дня царя, скинул всемогущего эмира бухарского с престола?!

— Безумец ты!

— Ты хочешь погубить локайское племя!

Они все шумели, кричали. Не умевший красно говорить Ибрагим только пыхтел, багровый, потный. Вместо слов изо рта у него вырвалось глухое ворчание. Он продолжал повторять: «Знамение будет! Знамение будет!» Налитыми кровью глазами он поглядывал по сторонам с тревогой и ожиданием. Из толпы раздавались возгласы:

— Вор он, ему болтаться на виселице, а у нас дети, жены!

Расталкивая теснившихся людей, в круг вышли старейшины. Один из них, согбенный, старый, прокричал:

— Масляхат родовых вождей порешил: пусть Ибрагим едет к себе домой, пусть каждое селение даст ему по одному барану! Пусть живет в своей юрте и молчит. Довольно ему разбойничать. Хватит ему наворованного до самой смерти.

Осипшего, посиневшего от крика Ибрагима стащили с коня. Кучей тряпья он лежал на голой земле в соре, навозе и сипел, посеревший от страха.

Его помощник Абдусаттар Безносый крикнул:

— Он согласен… пишите ухданаме — договор. — Голос у него дрожал.

И вдруг Ибрагимбек вскочил и, протянув руку, начал тыкать в воздух пальцами.

— Знамение! Знамение! — ревел он.

По склонам лысого холма в долину, где происходил масляхат, одетый в изодранные козьи шкуры пастух вел коня с вьюком.

И то, что пастух оказался всем известным юродивым Пармоном Немым, и то, что во вьюке нашли восемь винтовок и около тысячи патронов, взволновало и поразило старейшин. В толпе передавали:

— Ружья! Патроны!

Около Энвербея кто-то громко выкрикнул:

— Эй, да вы не видите, что ли? Конь-то из конюшни Ибрагима-вора!

— Тсс, тише! — оборвал его испуганный голос. — Не знаешь, что ли. отрезанная голова не болтает.

— Указующая рука аллаха! — выл Ибрагим. Пот лился по его лицу, руки и ноги дергались. Он забрался на своего коня.

Вставил слово и Абдусаттар:

— Поистине это господь всевышний повелел ангелам своим поразить нечестивых большевиков и оружие их отдать вам.

Собственноручно Ибрагим роздал винтовки сыновьям старейшин. Он буквально всовывал им трехлинейки в руки.

— Берегите! Вы воины священной войны!

Торжествующий, сияющий, он ехал по образовавшемуся в людском море проходу.

И вдруг его маленькие, налитые кровью глазки остановились на группе необычно одетых для здешних мест энверовских всадников.

— Э, ты кто? — спросил он.

Только теперь толпа обратила внимание на Энвербея и его спутников.

Беспомощно оглянувшись в поисках, кто бы мог его представить, Энвербей пробормотал:

— Я… э… военный министр… Я Энвер-паша. А вы кто?

— Энвер! — хихикнул Ибрагим. — А! Добро пожаловать. А мы… хэ-хэ… мы Ибрагим… командующий..

Он снова подмигнул Энвербею и обвел тысячные толпы рукой: видишь-де, как нас тут любят и уважают.

Он поспешил вывести Энвербея на глиняный холмик, поднимавшийся над головами ревущей толпы.

— Вот наши воины… — сказал он Энвербею, кивнув в сторону моря чалм, шапок, малахаев, разинутых кричащих ртов, и добавил: — Воины ислама… могучие воины. У каждого горячее ружье, у каждого острая шашка… — и снова подмигнул иронически: — Кажется, вы, эфенди, прибыли командовать?… Прошу же…

Еще больше загудела толпа, шарахнувшись со всех сторон к холму. Всем хотелось посмотреть, что там на вершине его происходит.

Нервно подергиваясь, Энвербей зло крикнул на Ибрагимбека:

— Базар! Где же армия? Мне в Бухаре сказали… Десять тысяч бойцов за веру!.. Я возглавлю!.. Поведу на большевиков, на неверных собак!.. А здесь базар!.. Безобразие…

Он выкрикивал каждое слово, потому что толпа ревела.

— А!.. Борьба за веру… ислам… Сейчас… Эй, позовите святого сеида, ишана кабадианского…

Ибрагимбек суетливо замахал руками, и вперед выдвинулся сеид Музаффар. Внешне вид его мало изменился за эти дни, несмотря на то что он стал влиятельнейшим и богатейшим человеком Горной страны. Только белая, дорогой индийской кисеи чалма оттеняла темноту его почти черного лица.

— Так это вы ишан кабадианский?! — разочарованно протянул Энвербей, во все глаза глядя на сеида Музаффара… — Такой, такой…

Ишан понял его разочарование по-своему и усмехнулся:

— «Придать самому красивый вид своему рубищу лучше, чем добыть роскошное одеяние позорной ценой», — сказал поэт Саади…

— О нет, вы меня не поняли… Я думал, что ишаном кабадианским…

— Бывший турецкий офицер Фарукбей… Да, но он умер.

— А-а-а, — протянул Энвер. — Я его знал… давно… А знаете, если память мне не изменяет, я где-то вас видел.

— Пути смертны, сходятся и расходятся, и лишь могила избавит нас от встреч и расставаний.

Энвербей не успел ничего сказать. Их перебил Ибрагимбек.

— Вот единственный в мире человек… потомок пророка Музаффар… Шахабуддин… Фахрулла и, как его там, почтенный святоша, который может заставить наших баранов помолчать немного и послушать ваше превосходительство…

Глянув на Ибрагимбека, причем Энвербей мог поклясться чем угодно, что в глазах его загорелись иронические огоньки, ишан поднял руки.

Поразительно, хоть руки его были подняты даже не выше головы, а только вровень с ушами, взбаламученное море пастушьих голов мгновенно стихло. Наступила полнейшая тишина. Ветер с легким шелестом шевелил гривы коней и позвякивал побрякушками на сбруе.

Небрежным жестом ишан показал на толпу: «Пожалуйте, говорите».

Тогда Энвербей быстро промолвил вполголоса:

— Святой ишан, соблаговолите же объявить народу, что с ними будет говорить зять халифа, военный министр…

Сеид Музаффар все так же внимательно глядел в глаза Энвербею, пока он перечислял свои звания и титулы… Когда Энвербей смолк, ишан поднял очи горе и пробормотал:

Что перед троном аллаха всемогущего слава земная?

Он выдвинулся к краю обрыва и, даже не особенно повышая голос, обратился к все еще безмолствовавшей толпе:

— Приехал к нам человек. Называет он себя зятем халифа, послушайте же его.

Ярость перекосила лицо Энвербея, но медлить дальше он не мог. Он выдвинул коня вперед и выкрикнул:

— Я зять турецкого султана… э… самого халифа всех мусульман…