Набат. Книга первая: Паутина - Михаил Шевердин

— На! Неужто ты понимаешь эту чехарду?

Упоминание о львиной отваге Сухорученко правильно расценил как выражение явной лести, и все же ему это было приятно. Он самодовольно ухмыльнулся и сказал:

— Ну, ну, без подхалимства, давай переводи!

Сеид пробегал глазами документ, Сухорученко так обрадовался, что сейчас узнает смысл проклятой бумажонки, очевидно содержащей ключ к разгадке тайны, связанной с полученным им заданием найти и захватить Энвербея, что не задумался над тем, откуда этот человек знает русский язык.

Глаза сеида Музаффара, устремленные на письмо, лихорадочно блестели, лицо напряглось, лоб нахмурился. Он шевелил губами, но не произносил вслух ни одного слова.

— Что там? — спросил Сухорученко, нетерпеливо поглядывая на посеревшие, усталые лица бойцов, расседлывавших коней. — Что? Видать, брат, такого здесь накручено, что и ты, грамотей, пас!

— Очень важная бумага, — вздохнул наконец сеид. — Позвольте, ваша милость, прочитать вам, что здесь написано.

Сулейман-эфенди побледнел. Рука его затеребила поясной ремень.

Быстро, скороговоркой сеид Музаффар читал по-персидски и тут же переводил на русский. Чем дольше он читал, тем больше вытягивалась физиономия Сухорученко.

Сеид, медленно водя пальцем по строчкам и подбирая слова, переводил заупокойную молитву, длинную-предлинную, но почти лишенную смысла.

К сожалению, Сухорученко не отличался наблюдательностью. Иначе он, по всей вероятности, приметил бы все растущее удивление Сулеймана-эфенди.

Когда сеид Музаффар кончил, Сухорученко, едва сдерживаясь, прохрипел:

— Посмотри, друг, там ничего больше нет?

— Нет.

— Нет ли там какой приписки об Энвере?

— Об Энвере? — вздрогнул сеид Музаффар.

— Да, об Энвере. Шляется он где-то здесь. Так-таки и нет?

— Нет.

Наступило молчание. Сулейман-эфенди бледнел и краснел, переминался с ноги на ногу.

— Ну, брат вор, — заговорил Сухорученко, побагровев от нестерпимого сознания, что его, командира, водят за нос. — Я так разозлен, так, брат, разозлен, что как бы тебе не болтаться сегодня на каких-нибудь старых воротах.

И он обвел глазами постройки, толпящиеся вокруг площади, с таким видом, точно он и взаправду искал ворота, подходящие для виселицы.

— Не посмеете, — побледнел Сулейман-эфенди.

— Чего не посмею? Время военное. Ты сам признался, что вор.

— Я… я… — только и мог проговорить Сулейман-эфенди, но Сухорученко отвлекся уже другим.

Сеид Музаффар спокойно складывал бумагу вчетверо и разглаживал ее по складкам. Затем отвернул бельбаг и хотел спрятать.

— Постой-ка! — рявкнул Сухорученко.

— Что угодно?

— Дай-ка сюда!

Пожав плечами, сеид Музаффар безропотно протянул бумажку Сухорученко:

— Суматоха — вору родная мать.

Поймав взгляд Сулеймана-эфенди, он многозначительно поджал губы, но ни взгляда, ни движения губ Сухорученко не заметил.

Повертев в руках бумагу и бессмысленно уставившись в арабскую вязь строчек, он проворчал:

— Молитва, говоришь?

— Да, заупокойная молитва, — спокойно ответил сеид.

— А кому заупокойная молитва, дьявол ее побери?..

— Что такое смерть? Тяжелый сон, — невпопад ответил сеид, прямо глядя в глаза Сухорученко и чуть улыбаясь. — Что такое сон? Легкая смерть.

Он слез с чайханского помоста, сунул ступни ног в свои уродливые папуши и пошел неторопливо в сторону ишанского подворья, покачивая своей красной чалмой. Народ почтительно расступился перед ним.

— Черт вас побери, всех философов, — пробормотал Сухорученко, — а с тобой, господин вор, мы поговорим в Душанбе.

— К вашим услугам, — любезно сказал Сулейман-эфенди. Бледность не сошла с его лица. Но всем своим видом он напоминал человека, избежавшего смертельной опасности.

Эскадрон недолго пробыл в Кабадиане. Сухорученко решил вести поспешно своих бойцов на север, в Душанбе, откуда шли слухи, один тревожнее другого. Говорили, что Энвербей появился севернее — в Локае, что вспыхнуло восстание против Народной республики, что душанбинский гарнизон вырезан. По своему обыкновению Сухорученко не стал задумываться над тем, как сможет он пробиться со своим эскадроном через пустынную горную страну, кишащую воинственными племенами и вооруженными с ног до головы басмаческими бандами. Дав отдохнуть людям и коням, Сухорученко на рассвете выступил из Кабадиана.

Он не присутствовал при одном очень примечательном событии.

В торжественной обстановке всенародного молебствия странствующий дервиш сеид Музаффар принял в свои руки бразды правления дервишской общиной Кабадиана. Предварительно мудрецы, знатоки писания на основании древних пергаментов и свидетельских показаний удостоверились, что бродячий монах и божий человек из персидского племени луров является потомком пророка по прямой линии. Неопровержимым доказательством прав сеида Музаффара на кабадианское ишанство явился перстень халифа Мамуна на его руке. Почему вождь лурского племени превратился в нищего, отказался от власти и могущества, почему он шел с далекого севера — такими вопросами мюриды не задавались. Неведом промысел божий, и только всевышнему надлежит постигать тайны бытия ничтожных смертных. А то, что до прихода своего в Кабадиан сеид Музаффар некоторое время пребывал в священном и богоугодном городе Аулие-Ата и, не страшась венца мученичества и притеснений от безбожников большевиков, сеял свет ислама среди нетвердых в религии киргизов, то это только окружало ореолом подвижничества дервиша, презревшего тленные блага ради рубища и посоха благочестия.

Отныне могущественным ишаном кабадианским стал дервиш, вчера еще нищий странник, путепроходец сеид Музаффар бен Шахабуддин бин Хасан Фахрулла бен Джалал.

И весть об этом, словно гром на ясном небе, поразила в далеком Чарбекире под Бухарой чарбекирского ишана. Потеряв на минуту все благообразие, он завопил, брызгая слюной:

— Такой жирный кус! Опять он ушел из моих рук. Проклятые инглизы!

И хоть ишан был один-одинешенек в своей худжре он вдруг громко сказал:

— Человек смертен, значит, он может и умереть. Он сидел и тихо усмехался каким-то своим утешительным мыслям.

Глава двадцать третья

Степной гул

Если ты разумен, то послушай мой совет:

не вступай в беседу с идиотом и невеждой.

Хитрая птица попадает в силки обеими лапами.

— Их могущество, командующий силами ислама господин Ибрагимбек пребывает в селении Караменды, — выпалил громко, но без всякого выражения, точно школьник вызубренный урок, гонец. Держался он непочтительно. Не только не слез с лошади, а даже напирал на Энвербея и попросту орал ему прямо в ухо зычным голосом.