Рим. Прогулки по Вечному городу - Генри Мортон

Я прошелся по темным аллеям, обсаженным огромными кипарисами, веками питавшими свои корни этим вечным потоком. Струи воды били прямо из античной кладки, И; бурля, устремлялись на более низкий уровень, чтобы принять участие в какой-то новой фантазии. Арабская причудливость водяной лестницы, чьи балюстрады стекают вниз ручьями (я вспомнил сады Хенералифе в Гранаде), еще усиливала впечатление, что я сейчас брожу в мечтах какого-нибудь бедуина, в общем, жителя пустынь.

Создателем этого водного цирка был Пирро Лигорио, архитектор жемчужины садово-паркового дизайна, домика Пия IV в садах Ватикана. Человеком, оплатившим сады, и вдохновителем замысла был кардинал Ипполито д'Эсте, сын Лукреции Борджиа и Альфонсо д'Эсте, хозяина Феррары, за которого Лукреция Борджиа вышла замуж в третий раз, когда ей было двадцать два года.

Всякому, кто бродил по улицам Рима, должно быть, приходило в голову, что возвращение воды в город после столетий засухи — одно из самых впечатляющих событий в его истории. Подобно цезарям, папы эпохи Возрождения вернули реки и озера в Рим, чтобы превратить их не в бани, а в фонтаны. Вилла д'Эсте была всего лишь одним из многих подобных проявлений нового обретения воды. Всякая вилла эпохи Возрождения имела свои водные сооружения, и, читая записки путешественников XVII века, когда первоначальная радость устройства фонтанов стала вырождаться в барочные шутихи, понимаешь, что вряд ли возможно было посетить какой-нибудь сад, при этом основательно не промокнув.

Я поискал шутихи на вилле д'Эсте, но не нашел ни одной: прошло столько времени, что, возможно, они просто вышли из строя, как и гидравлический орган. А прежде потайная пружина освобождала струю воды, она била гостю в физиономию, и это ужасно нравилось калифам, императорам, королям и папам. Ни один деспот не мог отказать себе в удовольствии посмотреть на промокшего насквозь визиря. Эхо детского смеха особ королевской крови, кажется, все еще звучит в аллеях парка Алькасар в Севилье, в Альгамбре в Гранаде, в Версале и даже в уголке Уайтхолла, известном как Спринг Гарденз. Древняя шутка распространилась по всему миру.

«Пока дамы с интересом наблюдают, как резвятся рыбки, — писал Монтень, — вы нажимаете некую пружину, и струи воды в человеческий рост высотой немедленно вырываются из всех труб и обдают панталоны и бедра дам прохладой». Это про Аугсбург, но то же самое мы видим и в Тиволи. Ивлин, подобно мне, не нашел в Тиволи водных шутих, а Фрэнсис Мортофт, который всегда в Италии умудрялся вымокнуть до нитки и являлся наилучшим объектом для такого рода шуток, к сожалению, будучи в Тиволи, не вел дневника.

Это странное восточное чувство юмора. Если такие забавы были известны, а я уверен, что были, в древнем мире, они, должно быть, пришли из Багдада или Самарканда. Трудно представить себе римлян, хохочущих над человеком в мокрой тоге, да и разодетые византийцы вряд ли сочли бы забавным вдруг оказаться мокрыми до нитки. Садовники эпохи Возрождения обнаружили и множество других садово-парковых приспособлений. Меня, например, очень развлекли сова и птички, которые, увы, теперь не действуют. Я никогда их раньше не видел, но читал о них в «Пневматике» Герона Александрийского, который просто начинил свою книгу описаниями разных водных аттракционов и рассказал, как они устроены.

Сова и птички — очень простая конструкция. Все, что нужно, — это герметически закрытая цистерна с отверстием для воды, которая поступает из стенного фонтана. Отходящая от цистерны полая труба имеет форму веточки дерева, и на ней сидят птички. По мере того как вода вытесняет воздух, он свистит в пустой трубке, вернее, издает журчащий звук, похожий на птичью трель. Достигнув определенной высоты, вода стекает в приемник под цистерной, который соединен с вращающимся валом. А на нем — фигурка совы. Резервуар наполняется, и вода начинает вращать вал, поворачивая сову лицом к птицам, которые сразу замолкают, как будто испугавшись появления хищницы (а на самом деле в трубе просто не остается больше воздуха).

Этот чудесный аттракцион действовал, когда Джон Ивлин посетил Тиволи в 1645 году, но он говорит, что, когда сова поворачивалась к птичкам, они не затихали совсем, а только меняли тембр.

Бродя по садам виллы д'Эсте, я представлял себе садовников эпохи Возрождения этакими шаловливыми мальчишками, плещущимися в воде. Есть фотографии, сделанные в жару на улицах в Нью-Йорка, где дети резвятся под струями воды, бьющими из пожарных шлангов. Вот такая же детская радость чудится мне и в фонтанах Рима и вилл эпохи Возрождения, и особенно, конечно, в фонтанах Тиволи.

Самым интересным человеком, чье имя вспоминается в связи с виллой д'Эсте, был Лист, чьи бурлящие, ниспадающие каскадами «Фонтаны виллы д'Эсте» почти воссоздают их в нашем воображении. Должно быть, рев потоков и дисканты струй звучали в его мозгу, когда он сидел в верхних комнатах виллы. Он долго жил там после того, как был рукоположен, чтобы скрыться от женщины, решившей во что бы то ни стало выйти за него замуж. Черная сутана аббата надежно защищала его от необходимости отвечать за былые любовные истории, однако не означала, что его приключения на этом закончились. Можно себе представить его здесь, в аллеях лавра и падуба — седовласый человек, слушающий бесконечную симфонию воды.

Гораций говорит о Тиволи, древнем Тибуре, как о божественном месте, где он надеялся закончить свои дни. Его Сабинская ферма была неподалеку. Это раскопанное теперь место посещали многие в прошлом веке. Местные крестьяне считают, что Гораций — это один весьма достойный англичанин. Поэт всякий раз упоминает Тибур с нежностью: «Тибур в утренней росе», «свежий Тибур», «отдохновеннный Тибур» и так далее. Это место нравилось и многим другим. Вокруг, на склонах Сабинских гор, стояли виллы состоятельных римлян. Волшебная страна: леса, ручьи, каменистые склоны, на которых чудом растут древние, искривленные оливковые деревья, при малейшем ветерке показывающие свою серебристую изнанку. Даже сейчас пахарь то и дело находит в земле позеленевшую от времени монетку или фрагмент мозаики.

Из городка я отправился на виллу Адриана и был совершенно очарован ею. Сюда хозяин римского мира пришел «по обычаю счастливых, богатых людей провести последние дни жизни в мирной роскоши», посвящая свое время рисованию, музыке, поэзии.

Кто бы не умилился такой картине, особенно, зная, что уединение Адриану пришлось совмещать с тяжелой болезнью, которую не мог вылечить ни один врач? С этой виллы он отправился в Байи, чтобы там написать свою знаменитую поэму и умереть.

Вилла Адриана — сто восемьдесят акров, и я, должно быть, за день обошел большую ее часть, пытаясь представить себе, как выглядело это огромное поместье в прежние времена. Это, безусловно, был один из величайших архитектурных образцов потворства собственным прихотям, и по сравнению с этой виллой усилия наших пэров-дилетантов в XVIII веке — детские игры в кубики. Идея императора состояла в том, чтобы собрать в одном месте уменьшенные копии всемирно знаменитых зданий, которые произвели на него впечатление, и в уединении вспоминать свои путешествия. С той же целью английский джентльмен в XVIII веке устраивал Тиволи у себя в парке.