Из бездны - Герман Михайлович Шендеров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И Хозяин услышал. Просунул свою огромную голову в салон – где кричал, плевался и матерился маленький никчемный человечек; заглянул в зеркало заднего вида – ему в глаза. И тогда Гендос осознал самую важную в этот момент вещь: почему Хозяина рисуют без лица. И еще он осознал, что лицо у этой твари все-таки есть. И это было самое омерзительное, самое кошмарное, самое невыразимое зрелище – такое, что даже невозможно ни описать, ни запомнить, ни, тем более, воспроизвести. Лицо, на которое никогда нельзя смотреть, иначе рассудок просто разлетится в клочья, превратится в решето с миллионом дырок, где вместо любых твоих фантазий, мыслей и воспоминаний будет оно – это чудовищное ничто, служащее самым ярким описанием того, что ждет всех живущих.
Все это за секунду промелькнуло в голове Гендоса, прежде чем он, жалобно заскулив, отключился.
* * *Очнувшись, Гендос не сразу осознал, где находится, и по первости подумал, что умер. Но сквозь ослепительно-белое марево ему удалось разглядеть больничный кафель и простыню, прикрывающую его по горло. Единственное темное пятно пошевелилось и преобразовалось в Анну Константиновну с забинтованной головой. Слабо дернувшись, Гендос понял, что привязан.
– Не рыпайся, Арзамасов. Отбегался.
– И-и-и… – зашипел он, точно гусь. Гортань не слушалась.
– Связки не напрягай. Ты и так всю дорогу орал, как оглашенный, пока тебе наркоз не ввели. Что, спросить хочешь? Тут ты, в Нижнешахтинске. И Надька твоя тут. После операции отдыхает. – Гендос напрягся, приподнял голову над подуш кой. Внутри затеплилась надежда вперемешку с отчаянием. – Выскребли ее, выскребли, не сомневайся.
Он вновь уронил голову. В горле распух гадкий ком.
– Да, Арзамасов, натворил ты делов. Тебя бы за нападение, конечно, за решетку годков эдак на десять, но… – Алла Константиновна неожиданно расплылась в хитрой улыбке. – Где ж Надька такого кавалера еще найдет, чтоб и в огонь, и в воду? Так что слушай сюда.
Майорша поднялась со стула, подошла совсем близко, так, что Гендос мог чувствовать запах недавно выкуренной ею ментоловой сигареты. Наманикюренные пальцы извлекли из сумки какие-то фото.
– Узнаешь? Да ты погляди-погляди. Вот еще, и еще. – С каждым новым фото глаза Гендоса все расширялись, хотя, казалось бы, дальше некуда. Он снова засипел, но Алла Константиновна накрыла ему губы пальцем. – Тс-с-с. Я знаю, что ты этого не делал. Валерка-то за мамку тоже горой. Вот, пока ты спал, и нафоткали. А теперь слушай внимательно: видел ты больно много, так что отпустить мы тебя никак не можем. Оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим… а хоть бы и шахтером. А попробуешь свинтить…
Алла Константиновна обмахнулась фотографиями, точно веером; мелькнули глянцем переплетенные тела – Гендоса и Валерки.
– Я это твое портфолио в область передам. И в розыск. А когда тебя возьмут, уедешь по педофильской статье. Двадцать лет строгача. Я еще слышала, у нас тут в Совфеде химическую кастрацию обсуждают. Кстати, об этом! Чтоб ты Надьку больше не обрюхатил, мы тебя это… чик-чик.
Майорша сделала пальцами «ножницы» и шутливо сомкнула их над Гендосовым пахом. Тот в ужасе всхрапнул, забился в путах.
– Да не егози ты! Не отрезали мы твое сокровище. Так, канатики перемкнули, а то ты со своей любовью геморроя на наши головы… В общем, Арзамасов, прощаю я тебя на этот раз. И за это, – майорша ткнула в бинт на голове, – тоже прощаю. Но учти – в последний раз.
Алла Константиновна уже вышла было из палаты, когда Гендос нашел в себе силы, чтобы выдавить из себя одно-единственное слово:
– Зачем?
– Что «зачем»? – остановилась майорша в проходе, – Зачем Надьку выскребли? Не любит он, когда его бабы от левых мужиков несут. А Надьке хоть это самое зашивай – слаба она на передок-то. А он, когда чего не нравится, спуску не даст, и тут уж хоть святых выноси, мало не покажется. Особенно тем, кто в шахте. А там у кого брат, у кого сват, у кого муж. Так что, Арзамасов, ты давай нам смуту не наводи. Живи, работай. С комбинатом я договорилась, там как раз местечко освободилось – твоими-то молитвами. Так что, как выздоровеешь – милости просим. И это… – Алла Константиновна Майорша ухмыльнулась. – Надьке извиняться не мешай. Она теперь долго заглаживать будет. – Вздохнула мечтательно. – Эх, везет же дуре! Второй ведь раз… Не, не тягаться тебе с Хозяином. Среди людей нет таких мужиков, чтоб так крыли. Хоть самой от своего дурака залетай…
Дверь за майоршей закрылась, отсекая Гендоса от его прошлой жизни.
* * *Дежавю – Гендос снова возвращался с шахтерами на автобусе, только теперь и он был перемазан угольной пылью, а глаза его были такие же потухшие. Теперь он знал, что видели эти несчастные рогоносцы, одним из которых он стал.
Дома на всю громкость работал телевизор:
– Благодаря героическим усилиям спасателей всех шахтеров удалось поднять на поверхность. Несмотря на значительные повреждения шахтенных систем, директорат комбината смотрит в будущее с оптимизмом, и предприятие возобновило работу…
«Надька сжалилась, – подумал Гендос. – Сделала телик погромче». Осторожно, чтобы не хлопнула дверь и не скрипнула половица, он зашел в квартиру. Дверь в комнату была закрыта. Голос ведущей давил на уши, Гендос хотел сделать потише, но тут же в мозг тараном вклинились звуки. Внутри все сжалось, как только может сжиматься нутро мужчины, который слышит стоны своей женщины из соседней комнаты. Он налил и тут же, зажмурившись, опрокинул рюмку водки, но жжение не ослабло – лишь усилилось, подогретое алкоголем.
По вечерам он не раз и не два подходил к двери, приникал ухом, слушая хлюпанье, возню и Надькины крики, представлял, как врывается в комнату и стаскивает с любимой женщины чудовищного альфа-самца, но тут же перед глазами вставало то самое лицо, что дети не смели рисовать на асфальте. И он садился обратно на колченогий табурет, делал телевизор погромче, чтобы заглушить звуки, зажимал уши, курил одну за одной и ждал, пока это закончится; пока Надька, наконец, забеременеет – уже не от него. До боли в глазах Гендос пялился на смазливую телеведущую, на архаичную рекламу дурацкого магазина «Панда», на телепомехи, на настроечную таблицу. Лишь бы не оборачиваться к окну, где, подвешенное за нитку, расчекрыженное, болталось в пакетике его, Гендоса, нерожденное дитя.
Йога для мертвых
(в соавторстве с Владимиром Чубуковым)
Вот и Павлуша Холодцов! На мобильник мне звонил, а потом я из окна видел, как он перебегает через двор к подъезду.
Павлуша умеет вилять ногами так, что кажется, будто идет по-деловому торопливо и вместе с тем бежит
