(Не)настоящий парень - Амалия Март

Ставлю чайник, расставляю чашки на столе — это моя негласная обязанность с детства. Сестра вот, тарелки всегда расставляла, я чай делала. Сейчас, правда, на ней присмотр за тремя неугомонным детьми. Никита с Ильёй уже сидят за столом и сражаются на вилках, громко рыча. Никто им не делает даже замечания, видимо, привыкли к такому.

Мелкий лежит в электрокачелях возле ног сестры и мирно сопит даже под этот нескончаемый шум, я улыбаюсь, радуясь, что подарок все же используется.

К тому времени, как появляется Вова, все уже сидят за столом.

— Ну что, как оно? — интересуется у него папа, накладывая себе мясо.

Он не любит стоять в стороне, когда надо работать, но под зорким наблюдением мамы, ничего тяжелее костра нынче не делает.

— Шайтан-машина! — смешно поднимая палец вверх, говорит Вова.

— А то! — поддакивает папа. — Щас мы с Пашкой в две лопаты за тобой…

— Никаких тебе лопат! — отрезвляет мама. — Паша сам справится, да?

Муж сестры молчаливо кивает, во всю занятый обедом. Идеальное напоминание, что противоположности сходятся. Сестру вот, наоборот, и рад бы иногда заткнуть, но не получается.

— Вова, а, Вова, — словно в подтверждение моих слов, начинает она. — А что значат твои татуировки?

Так и знала, что не оставит эту тему!

— Каждая приходится на разный этап жизни. Какие-то по дурости сделаны, какие-то, чтобы помнить, — без увертываний, отвечает он, не отрываясь от накладывания еды в тарелку.

— Что помнить? — ставит локти на стол и наклоняется вперёд, словно увлеченная разговором.

— Кто я.

— Как интересно, — Галя откидывается на стуле и берется за вилку. — Я бы, конечно, не решилась. И вообще, мне кажется это странным, навсегда оставлять отпечаток на своем теле. То есть, не зря же нас природа создала чистыми.

— По этой логике нельзя и операции на теле делать, ведь останутся шрамы, а это отпечаток, который природа не заложила, — парирует Вова, спокойно нагружая тарелку едой. — И красить волосы, стричь, брить. Природа же заложила их рост, — дарит острую улыбочку сестре.

Галя тут же сдувается, припоминая, очевидно, свои шрамы от кесарева, попытки осветлиться в шестнадцать и гладко выбритого мужа, которого гоняет при малейшей растительности, проявившейся на лице.

Как он, черт возьми, это делает!? Как находит эти болевые точки и нажимает на них, не давая себя на растерзание?

— Ба, положи перо, — прерывает тишину за столом Илья.

— Не перо, а пюре, — исправляет его мама.

Кладет ему на тарелку три картошины и давит их вилкой. Не припомню, чтобы нас в пять лет так обслуживали за столом. Но видимо, внуки имеют больший кредит доверия.

— Сейчас отдохнем после обеда часок, потом ещё пару бороздочек сделаем, а вечерком можно и шашлычок устроить. Да, мать? — уводит на позитив папа.

— Я поставлю свинину размораживать, — кивает мама.

Я кошу взгляд на Вову, он занят едой, в разговоре больше не участвует. Никаких показательных обнимашек, подмигиваний, флирта. Вообще ощущение, что он забыл о моем присутствии.

Это вызывает странное чувство.

То есть да, я сама обозначила, что мы должны подводить родителей к нашему расставанию, меньше тискаться и не так яро выражать восторг в компании друг друга… но это все равно неприятно. Я привыкла уже к его бесцеремонному вторжению в мое личное пространство. К его категорическому нарушению правил. Его близости.

От одних только воспоминаний о его пальцах на мне — берет озноб, который не прогнать теплым свитером.

А сейчас он словно на другой планете от меня. На противоположном конце космоса.

Не мой.

Протираю тарелки, ставлю в сушилку. Окно на уровне глаз располагает к неспешному труду. Там видно поле, лес, кур, бегающих по загону, но я, конечно, смотрю вовсе не на эти блага Прудов.

На Вову.

Естественно.

Весь день, бегая по маминым поручениям, я, то и дело, кидала взгляд в сторону поля. Вот он пашет борозду к лесу, обнажив расписанные чернилами руки, вот неспешно идёт назад, поправляя мою бандану на голове. Перебрасывается парой слов с Пашкой, раскидывающим удобрения в траншеи, смеётся над шуткой отца, заливая в себя бутылку воды.

А сейчас он без майки.

Опасно.

Дело к вечеру, ветер ещё совсем не летний, а он, наверняка, весь взопрел, — заболеть проще простого. Я хмурюсь, ставлю последнюю тарелку на место и вытираю руки. К ужину все готово, маме я помогла, папа уже вовсю орудует над костром. Можно отлучиться, чтобы дать подзатыльник одному балбесу.

— Ты совсем из ума выжил! — налетаю на него, едва встречаемся на «берегу» поля.

Он выключает электроплуг, стягивает с головы бандану и протирает ей свое лицо.

И только после этого удостаивает меня взгляда. Вопросительного такого, с одной приподнятой бровью.

— Оденься! Застудишься, — упираю руки в бока и громко фырчу. Ну что за раздолбай! Первое правило весенних работ — не перегреваться, второе — не переохлаждаться. Завтра же с насморком сляжет!

— Жарко вообще-то, — отводит взгляд в сторону, складывая в руках головной убор с моего плеча. — Я тут, знаешь ли, не променад по набережной устраиваю, — колко комментирует.

Это ещё тут при чем?

— Я в курсе, — приглушённо шиплю. — Но, если завтра ты сляжешь с температурой, меня не вини! — круто разворачиваюсь на пятках, так, что коса в лицо бьёт, а земля под ногами в стороны рассыпается, и вышагиваю к дому.

На пути вырастает папа.

— Не боись, дочь, спасу работничка! — весело подмигивает мне.

— Да пофиг, — говорю от злости и шагаю дальше к дому.

Но не пофиг, конечно. Если этот идиот заболеет, придется его лечить, а это минус работник на участке. Два. Потому что мне придется за ним ухаживать. И тогда ради чего все это затевалось?

Так бы и врезала ему по его равнодушной морде!

Захожу в дом, громко хлопая дверью. Раздражена. Злюсь. Бесит!

Мимо пробегают два громких сорванца, разнося по дому нецензурные крики.

Захожу в комнату, сестра сидит