Вариант Бис - Сергей Анисимов

Так закончился день 14 ноября в месте, где не было других ориентиров, кроме иногда просвечивающих через редкие разрывы в облаках звезд.

Узел 5.3

15-16 ноября 1944 г.

- Ватаси ва... Тама сика ни... Будо-ося о номимасен. Будо-ося о намимасен. Будо-ося...

- Задолбал.

Обычная жизнь в каюте младшего начсостава, переделанной из четырехместной в шестиместную, когда пространства перестало хватать.

- Что значит-то?

- "Я только иногда пью вино", - Евгений посмотрел со своего места с некоторым смущением.

- Вино!

Штурмана оживились.

- Вино - это хорошо!

С этим тезисом никто спорить не стал.

- И пиво - это тоже очень хорошо.

Как говорил Остап Бендер, "И против этого тоже нет возражений".

- Евгений, как будет "пиво"?

- "Бипру".

- Молодец! Даже в книжку не заглянул... На какие мысли это наводит?

- На совершенно определенные...

- О пиве...

- Нет! О том, из-за чего Евгения поперли с "Коммуны". Евгений, ты любишь пиво?

Молодой штурман, имеющий к двадцати семи годам больше ходовых часов на линкорном мостике, чем проведенных в постели с молодой женой-украинкой, смутился. Он вообще очень легко смущался - таким людям жить в каюте номер 13 было непросто. Вполне это осознавая, всегда готовые позубоскалить работники секстана и линейки не давали себе особой воли, ограничиваясь несколькими минутами приколов.

- Пиво я люблю... Холодненькое, с пенкой... Выйдешь, бывало, на набережную, подойдешь к киоску. Форма белая, ботинки скрипят! Эх, была жизнь!

- Кому мешало, спрашивается...

- Я последний раз пиво пил в Питере, когда полный экипаж формировали.

- Аналогично.

- Ребята, мы уходим от темы. О чем мы начали?

- О пиве!

- Алкоголик! Мы начали о том, почему Евгения поперли с "Парижской Коммуны"!

- Меня не поперли!

- Подсудимый! Вам слова пока никто не давал! Сидите и не чирикайте, покуда ваш моральный облик обсуждается на заседании сокращенной...

- Залежании.

- Совершенно верно, залежании сокращенной комиссии штурманской каюты имени... Имени... Имения Льва Толстого в Ясной Поляне. Что мы видим перед собой? Перед собой мы видим бренное тело Евгения Зимина, украшенное орденом Красной звезды. За что, спрашивается, оно было украшено, можем задать мы вопрос, и мы его зададим!

Ораторствующий Штырь простер вперед руку, Леха Вдовин при этом заржал так, что из соседней каюты постучали в переборку.

- Да, товарищи, мы прямо и смело, с морской прямотой зададим этот вопрос: "Почему, Евгений, ваше сменившееся с собачьей вахты тело, вместо того чтобы мирно почивать, оглашая окрестности здоровым храпом, изучает чуждый нам язык?"

- Ну, ребята... Ну ладно вам...

- Нет, позвольте! Что за слова изучает этот, с позволения сказать, орденоносец? Нет, он не зазубривает разницу между "мопус" и "маггинс"* [Mopus - мечтатель; Muggins - дурак (английский сленг).], как Зуб, которого мы уже простили. Он не ломает, как некоторые, на которых мы сейчас не будем показывать пальцами, голову в попытках найти методику просчитать курс "Кронштадта" до перемещающегося в евклидовом пространстве пирса, на котором ему помашут голубым платочком. Нет! Он изучает, безбожно подглядывая при этом в учебник, слова, за которые его давно разобрали бы на партсобрании ребята, менее добрые, чем мы с вами. "Доколе?" - спросим мы. Почему, спрашивается, доблестный линкор Черноморского флота исторг из своих казематов это чудо? Эту гордость! Эту надежду крейсера! Евгений! Когда под простреленным флагом, осыпаемый осколками вражеских снарядов, бледный и красивый, я упаду на палубу... Прошу тебя! Скажи мне тем же томным голосом: "Я хочу пива!" Или что ты там сейчас зубрил. И я, откинувшись на носилки, провожаемый орудийными залпами в лазарет, прошепчу Раговскому, нашему доброму доктору, заносящему надо мной ланцет, эту фразу на языке самураев, и он, пораженный, дрогнет и прослезится...

- Ну ты и трепло! - с большим одобрением сказал Алексей. - Это ж надо, из любой темы развить травлю на полчаса без остановки! Скучно без тебя было бы...

- И будет. Мне через три часа заступать. Будет сегодня что-нибудь новенькое, как по-вашему?

- Кто его знает... В любую минуту могут по тревоге поднять всех на брови.

- Странно, конечно. Крадемся по району, крадемся, а толку нет. Остались бы у берега, подолбили бы по танкам.

- С двенадцати дюймов по танкам? Могу себе представить...

- А что, делали же?

- Делали. Но то другие времена были. "Гангут" в океан не выведешь.

- Боишься?

- Боюсь, - Евгений согласился спокойно, как человек, которого в трусости обвинить невозможно.

- Я тоже боюсь, точнее, опасаюсь. Покрутимся мы, пожгем мазут в топках, танкеры переловят, и останемся мы у разбитого корыта. Почему, по-вашему, мы идем на шестнадцати узлах, а не на четырнадцати с половиной?

- Мы на семи идем. Еще шланги не отсоединили.

- Я не об этом. Я вообще.

- Спроси у командира. Десять процентов экономия, это не коту под хвост, согласен.

Корабль начал ощутимо вибрировать, чуть накренившись влево.

- О! Закончили. Три с половиной часа почти. Теперь можем снова играть в игры.

- Пойти проводить "Комсомольца" не хочешь?

- Можно, в принципе. Ты пойдешь?

- Давай.

Алексей и Коля Штырь оделись и вышли на верхнюю палубу, оставив Евгения, помахавшего им рукой, в каюте. У фальшборта, залитого шаровой краской, стояло человек сорок моряков, разглядывающих идущий уже кабельтовых в четырех приземистый танкер с развевающимся на корме военно-морским флагом. "Кронштадт" начал набирать ход, и танкер сместился в сторону кормы. Несколько минут все не спеша шли по палубе, перебрасываясь комментариями, пока не уперлись в кормовой флагшток, любимое место курения команды. Закурили тут же, продолжая разглядывать все более отстающий танкер.

- Не завидую ребятам... - сказал кто-то из матросов, разминающих папироску желтыми пальцами в костяной твердости заусеницах и размытых пятнах въевшегося в кожу машинного масла.

- В одиночку по такому морю... Того и гляди, нарвешься, а ни пушек нормальных, ни скорости.

В течение тридцати минут "Бакинский Комсомолец" с опустевшими танками исчез в сырой дымке, закрывающей северные румбы. Наладившаяся корабельная жизнь продолжалась своим чередом, покуда в шестнадцать часов с мелочью не была прервана экстренным докладом с линкорного Бе-4. Летчик, возбуждение которого было заметно даже сквозь отвратительную слышимость, пошел на нарушение радиомолчания, поскольку считал, что обнаруженная им цель слишком жирна для риска упустить ее в темноте, которая должна была спуститься через несколько часов. На "Чапаеве" сыграли боевую тревогу, вызвав ажиотаж команды, совершенно не знавшей о происходящем. Эскадрилью "Сухих" начали готовить к вылету, в то время как адмирал все еще продолжал размышлять над тем, каким образом накрыть обнаруженный гидросамолетом некрупный конвой, не поднимая особенно большой паники в океане.