Последние узы смерти - Брайан Стейвли

Движение Длинного Кулака было стремительней броска гадюки. С той минуты, как Каден вошел в палатку, он сидел неподвижно. Если и применял силу, это было насилие над разумом. А сейчас, когда он развернул кольца, Каден успел подумать одно: не может быть! Не может человеческое существо двигаться с такой быстротой – но Длинный Кулак уже пробил костер, и его длинные изящные пальцы с раскрашенными ногтями сжали Кадену горло, бросив его спиной на утоптанный пол.

– Ты вздумал торговать Сьеной, как ургульской кобылой? – Его голос перешел в шипение.

Каден хотел ответить, помотать головой, но эта рука была как из железа выкована.

– Ты бросаешься ее благополучием, точно медяками?

Хватка усилилась. Теперь Каден дышал как сквозь тонкую тростинку; сладкий, горячий воздух едва достигал легких.

– Я открою тебе три истины, – сказал шаман, – и вложу их в ваши слова, чтобы ты уразумел. Первая: то, что я одет в эту кожу, ничего не значит. Ничего не значит, если Сьена оделась в плоть какой-то строптивой дурехи. Мы – не вы. Мы настолько больше, что твой разум не вынес бы нашего вида.

У Кадена темнело в глазах – казалось, угасает костер, но он по-прежнему чувствовал греющее правый бок пламя. Он обуздал свое сердце, замедлил его, сдерживая немеющую кровь, и сосредоточился единственно на «сейчас».

– Далее: Сьена не умрет вместе с этой девчонкой, но вы – умрете. Вы все. Ваши души созданы для наших пальцев. Без них вы зачахнете или обезумеете. Ее смерть, как и моя – любого из нас, – станет концом вашего рода.

Он склонился так близко, что Каден ощутил его дыхание, сладкое, как отвар из кореньев. Эти голубые глаза, глубокие, как небо, и холодные, как океан, стали сейчас целым миром, вселенной жестокой синевы, обжигающе горячей, палящей.

«Как же люди не узнали? – Обделенный воздухом мозг Кадена снова и снова гонял одну-единственную мысль. – Как можно было принять эти глаза за человеческие?»

– Ты понял? – вопросил Длинный Кулак.

Хватка чуть ослабела, дала Кадену хлебнуть воздуха, кивнуть. И тогда шаман отпустил так же стремительно, как напал.

Тело Кадена стремилось откатиться назад, проползти под стену палатки, прочь отсюда. Он заставил себя замереть. И, решив, что уже сумеет заговорить без запинки, встретил взгляд ургула:

– А третья истина, которую ты надеялся мне открыть?

Глаза Длинного Кулака снова стали человеческими – почти человеческими.

– Возврата нет, – наконец проговорил он.

Каден покачал еще мутной после удушья головой:

– Какого возврата?

– Эта война… – Шаман кивнул на дверь палатки. – Я десятки лет разжигал огни у ваших границ и внутри них. Теперь они мне неподвластны.

– Ты бог.

– Есть боги древнее меня. Сильнее. Я захватил эту плоть, чтобы коснуться пальцем чашки весов, чуть сместив равновесие от порядка к хаосу. Теперь этот хаос захватил твою империю. Он неподвластен одному человеку, так что не проси больше остановить его.

Каден, вдох за мучительным вдохом втягивая в себя воздух джунглей, пытался понять. Рычаг, на который он так полагался, оказался непрочным, мнимым. Попытка воздействовать на Мешкента правдой о Тристе походила на попытку гнилым сучком вывернуть из земли огромный камень. Может быть, существовал другой путь, другие слова или действия, которые вернули бы ему преимущество. Но он не знал, что сказать, не представлял, как перетянуть шамана на свою сторону. А если бы и сумел, что бы это изменило? Он достаточно развел костров, наблюдал, как они разгораются, чтобы увидеть нерушимую истину в словах бога. Может быть, Киль нашел бы средства или ил Торнья, но Каден, при всем своем искусном владении ваниате, не был ни Килем, ни ил Торньей.

– Хорошо, – сказал он, и в его словах были мольба и признание.

– Что ты видишь хорошего?

– Я проведу тебя в Рассветный дворец. Возможно, сумею провести к Тристе…

Каден сбился, потому что отчаяние продуло его насквозь порывом знойного ветра. Его разум, выдернутый Мешкентом из ваниате, пребывал в беспорядке, как ум новичка-послушника.

– Но вывести ее ты не сумеешь, – сказал он. – Даже ты не сумеешь. Ты не знаешь, что такое темницы Рассветного дворца.

Длинный Кулак улыбнулся своей хищной кошачьей улыбкой:

– А ты не представляешь, какие силы во мне дремлют.

23

Поручая Кегеллен раздобыть ей вора, Адер держала в уме несколько смутных образов. Ей всегда представлялось, что хороший вор должен быть неприметным, иметь проворные пальцы, одеваться в старье. А перед ней был крошечный голый лысый человечек с наколотым на гладком лбу полумесяцем шириной в руку.

Адер взглянула на Кегеллен, потом за ее плечо, еще надеясь увидеть в дверях другого, более подходящего кандидата. Как ни упиралась Нира, они сговорились встретиться в самом скромном здании Кладбищенского квартала, в одном из множества домов, принадлежащих Королеве улиц; последним доводом стал: «Ради Шаэля, Адер вовсе ни к чему, чтобы весь Рассветный дворец запомнил вереницу подозрительных типов, посещающих ее личные покои».

Дом Кегеллен, как и она сама, был само изящество: тихий дворик в окружении мраморной колоннады, тонкие струи фонтанов, лучшие ковры из Сиа и Моира, тропические цветы, уход за которыми требовал, верно, целой армии садовников. Вкусы Кегеллен тяготели к эротическому искусству – здесь было множество статуй стройных юношей в самых причудливых позах, лиранские гобелены изображали всевозможные радости и удовольствия, но даже самые смелые из них оставались в строгих рамках вкуса. Трудно было принять это место за воровской притон, да и голый мужчина перед Адер не походил на вора.

Она подняла бровь:

– Он?

– Именно, ваше сияние. Кто, как не он? – Кегеллен деликатным жестом указала на гостя. – Позвольте представить вам Васту Дхати, первого жреца моря Ножей.

Человечек не улыбнулся. Он, казалось, и смотрел, и не смотрел на Адер, как будто изучал малую часть ее лба, не замечая, что та относится к целому лицу.

– Я не знала, – осторожно заметила Адер, – что в море Ножей есть жречество. Сколько мне известно, все это море – пристанище пиратов.

Дхати глазом не моргнул и не повел бровью, но вырвавшееся у него короткое шипение было так громко и неожиданно, что Адер отступила на полшага.

– Пираты… – Кегеллен укоризненно развела руками. – Прискорбно, что наш прикованный к суше мир именует этим словом его паству.

Адер захлопала глазами:

– Я просила вора, умеющего лазать по веревке, а ты привела мне пиратского жреца из Манджари?

На слове «пиратский» Дхати опять зашипел. А потом без лишних слов подскочил, в воздухе поджал тощие колени и приземлился на стол, сплетя ноги таким образом, что удивительно было,