Под знаменем Сокола (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев"

— Думаю, Иегуда, тебе это известно лучше, чем кому-либо еще, — усмехнулся старик. — Как ты нарек мальчика, появление которого на свет ты и твой брат Азария предпочли скрыть от меня и моей дочери?

— Илия, — глядя куда-то в сторону, бросил тархан.

Беи и бек закивали. Очевидно, речь шла о чем-то давно всем известном.

— Но это невозможно! — почти вскричал Иегуда бен Моисей. — Крепость была разрушена. Они с матерью погибли в огне!

— Ты в этом уверен? — прищурил светлые умные глаза старый талмудист. — Посмотри на него. Не знаю, как ты, а я еще не забыл, как выглядел двадцать лет назад молодой воин, пленивший сердце моей несчастной дочери.

Он повернулся к Неждану, и его изборожденное морщинами лицо осветила улыбка:

— С возвращением домой, малыш!

Сын волка

Розоватый вечерний свет рассеянными косыми лучами лился в комнату сквозь забранные узорчатыми решетками окна, окутывая предметы паутиной причудливых теней, рисуя на стенах картины призрачные и невнятные, как сны, предшествующие пробуждению.

Вот он и дожил до заката этого дня и встречал его не в застенке, а под крышей дома, о котором все детство мечтал, — дома своего отца. Что это? Ответ на все вопросы или злая насмешка судьбы? Божий промысел или козни Чернобога? Зов великих предков или жестокий самообман? Ашина волк ехидно улыбался с плеча, словно старый талмудист. «Вот ты и дома, малыш». А и гори в яром пламени такой дом, порази моровая язва род ненавистный! Неждан знал только один дом — дом княжеской дружины, признавал только одно родство — родство по духу и оружию. И не хазарам поганым здесь что-то менять!

Чтобы размять мышцы и собраться с мыслями, Неждан прошелся по комнате. Удобная и просторная даже для нескольких человек, она напоминала покои арабских вельмож, в которых ему приходилось бывать во время странствий за морем. Те же ковры на полу, та же узорчатая резьба на стенах, те же пуховые подушки, разбросанные по углам. А и богато живет Иегуда бен Моисей! Красуется просторными хоромами, добрыми конями, дорогой броней и оружием, нарядными портами. И сыну его, небось, не приходится задумываться, где голову приклонить, откуда взять казну, чтобы вено заплатить за любимую… Но вот умрет последний в роду, и все богатство обратится в прах и развеется по ветру.

Напротив двери стояло огромное, в человеческий рост, зеркало. Неждан прежде видал такие только в императорском дворце. Думал, серебро, оказалось — гигантская отполированная глыба соли. Заглядывать в зазеркалье, в искаженный, как бы вывернутый мир отражений Неждан не спешил. Он примерно представлял, что увидит: полголовы седых волос, глаза старика на молодом лице. Однако искушение оказалось сильнее. Великий Боже! Что за чародейство? Почему с плеч спускается хазарский парчовый халат, когда лицо успели избороздить столько морщин? Неждан непроизвольно отшатнулся, и вздох облегчения вырвался из его груди. В зеркале отражался Иегуда бен Моисей.

Когда услужливые слуги закрыли за ним дверь, тархан опустился на груду подушек, удобно поджав ноги. Неждан решил последовать его примеру. В ногах правды нет, а коли придется предпринимать какие-то действия, то такое положение для прыжка или кувырка, пожалуй, даже удобнее. Иегуда бен Моисей, похоже, рассуждал таким же образом. Во всяком случае, в его позе Неждан не уловил и тени расслабленности или покоя. Впрочем, напряжение могло иметь прямое отношение и к тому непростому разговору, который им предстоял. Во всяком случае, Иегуда бен Моисей какое-то время молчал, собираясь с мыслями, а когда начал, то заговорил совсем не о том, о чем хотел.

— Я видел тебя в Обран Оше, — вымолвил он, старательно выговаривая славянские слова. — Ты хорошо сражаешься, хотя, на мой взгляд, пожалуй, слишком безрассудно.

— То же самое я могу сказать и о тебе…

Неждан едва не прибавил «отец», но сдержался. Он понимал, что признание родства может спасти ему жизнь, но как раз жизнью он сейчас меньше всего дорожил. Поганые не дождутся, чтобы, поддавшись зову их крови, он предал князя и побратимов.

Иегуда бен Моисей, похоже, это тоже понимал, потому, прежде чем продолжить разговор, ради которого сюда пришел, он долго молчал, собираясь с духом:

— Я знаю, что ты вырос в иной земле и присягнул на верность нашим злейшим врагам, — начал он медленно, словно выдавливая из себя каждое слово. — Но в нашу землю тебя привел сам Господь и Ашина-первопредок, ибо твоя судьба — возглавить свой народ!

— Моя судьба, — глядя в глаза хазарину, с вызовом ответил Неждан, — разрушить стены этого града или сложить здесь свою голову!

— И это говорит мой сын! — благородные черты тархана исказила судорога, словно слова собеседника в самом деле причиняли ему боль.

— Ты бы назвал нынче сыном последнего бродягу-самозванца, — безжалостно проговорил Неждан, — лишь бы избавить от непосильного бремени своего единственного и любимого сына Давида. Хан Азамат мне все рассказал.

Иегуда бен Моисей сцепил пальцы рук в замок и с прищуром глянул на молодого воина:

— Не каждый бродяга имеет на плече родовой знак, — серьезно проговорил он. — Кроме того, я вижу твое лицо. Мой достопочтенный тесть, ребе Ицхак, разглядел твое сходство со мной, а я вижу в твоих чертах память о матери, ибо ты унаследовал и ее красоту.

— И ты смеешь о ней говорить! Рассказать, какая из-за твоих сородичей ее постигла судьба?! Спасибо князю Всеволоду, не позволил мне последовать за ней!

— В том, что произошло, нет моей вины! — в глазах тархана застыла неподдельная боль. — Я любил Умилу и хотел назвать ее своей женой!

— Почему же тогда сразу в Итиль ее не забрал? Испугался гнева родни?

А ведь как все могло получиться. Неждан на миг представил себе нарядную улыбающуюся мать, какой он ее видел в самых заветных снах, и сильного молодого отца, который сажал сына первый раз на коня, вручал ему меч и лук, и неведомую девушку из далекого славянского племени, предназначенную в жены будущему кагану, последнему в роду… Ох, Всеслава, Всеславушка, зоренька ясная! Неужто вечно длиться разлуке? Неужто даже на холодных и сумрачных тропинках нижнего мира не пересекутся наши следы?

— Ты не вправе меня судить, — глухо проговорил Иегуда бен Моисей. — Ты должен понимать, что такое ответственность перед родом и семьей!

— Мне этого не понять, — горько усмехнулся Неждан. — Ибо я не ведаю, что такое семья. Что же до рода, я слышал, вы, хазары, считаете родство не столько по отцу, сколько по матери, признавая главенство материнской линии. Хан Азамат рассказал, что моя мать была из руссов, считай, что к ее племени я и принадлежу.

— В таком случае, с тобой поступят так, как принято поступать с врагами, — печально и тихо промолвил тархан.

— На все Божья воля, — улыбнулся в ответ Незнамов сын.

***

Когда Иегуда бен Моисей ушел, Неждан поудобнее устроился на пуховых подушках и, пока свет в окнах совсем не угас, углубился в изучение узоров, покрывавших стены и ковер на полу. Думать о чем-либо не хотелось, да и не имело смысла. Нить его судьбы, приближаясь к концу, совсем истончилась, оставив только иллюзию существования без мыслей, стремлений и надежд.

Нити причудливого орнамента извивались, вплетаясь одна в другую, словно нити человеческих судеб в бесконечном круговороте жизни, в котором одно поколение уходит, дабы смениться другим, где империи рушатся, чтобы возникнуть вновь, и дерзкая молодость не может понять умудренную опытом старость. Один из узоров изображал отягченную плодами яблоню, наподобие той, которую он мельком видел по дороге сюда в саду тархана. Неждан, хоть и не изведал сладости ее плодов, и сейчас ощущал их нежный аромат, смутно напоминавший аромат волос Всеславы, сохраненный заветной ладанкой у него на груди.

Впрочем, нет, конечно же, мастер изобразил не просто яблоню, но Древо. Не изначальное Древо Жизни, поддерживающее в равновесии миры. И не мертвое Древо Скорби, впитавшее кровь Спасителя. А то, которое росло в райском саду, давая отведавшим его плодов Познание. Познание рождает печаль. Первым это изведал прародитель Адам, горько возрыдавший о своей жестокой судьбе. Его плач повторили поколения его потомков, которые так и не сумели отыскать дорогу в рай, поскольку не ведали откровения Спасителя, открывшего, что путеводным маяком на этом пути может стать только любовь к Богу и ближнему своему. Неждан не искал Божественного познания, он и рая не искал, но, если бы ему не довелось познать и пережить одну-единственную любовь, его жизнь напоминала бы смерть.