Бодался телёнок с дубом - Александр Солженицын

Составил я такой перечень 23-го сентября, а 24-го звонит взволнованно моя бывшая жена Наталья Решетовская и просит о встрече. В голосе - большая значительность. Но всё же я не догадался.

Дня за два перед тем я виделся с ней, и она повторяла мне всё точно, как по фельетону "Комсомольской правды": что я истерично себя веду, кричу о мнимой угрозе, клевещу на госбезопасность. Увы, уже клала она доносно на стол суда мои письма с касанием важных проблем, да все мои письма уже отдала в ГБ. И уже была её совместная с ними (под фирмой АПН) статья в "Нью-Йорк Таймс". Но всё-таки: были и колебания, были там отходы, и хочется верить в лучшее, невозможно совсем отождествить её - с ними.

На Казанском вокзале, глазами столько лет уже стальными, злыми глядя гордо:

- Это был звонок Иннокентия Володина. Очень серьёзный разговор, такого ещё не было. Но - не волнуйся, для тебя - очень хороший.

И я - понял. И - охолодел. И в секунду надел маску усталой ленивости. И выдержал её до конца свидания.

Я изгубил свои ссыльные годы - годы ярости по женщине, из страха за книги свои, из боязни, что комсомолка меня предаст. После 4 лет войны и 8 лет тюрьмы я изгубил, растоптал, задушил три первые года своей свободы, томясь найти такую женщину, кому можно доверить все рукописи, все имена и собственную голову. И, воротясь из ссылки, сдался, вернулся к бывшей жене.

И вот через 17 лет эта женщина пришла ко мне, не скрываясь - вестницей от ГБ, твёрдым шагом по перрону законно вступая из области личной в область общественную, в эту книгу. (Моя запись - в первый же час после разговора, ещё вся кожа обожжена.)

- Ты согласишься встретиться кое с кем, поговорить?

- Зачем?

- Ну, в частности, обсудить возможности печатать "Раковый корпус".

("Раковый корпус"? Схватилась мачеха по пасынку, когда лёд прошёл.)

- Удивляюсь. Тут не нужна никакая встреча. Русские книги естественно печатать русским издательствам.

(А всё таки - переговоры! Они идут - на переговоры! Здорово ж мы их шибанули! Больше, чем думали.)

- Но ты - пойдёшь в издательство заключить договор? Ведь от тебя не знают, что ждать, боятся. Нужно же обговорить условия.

(Хотят выиграть время! Понюхали "Архипелаг" - и хотят меня замедлить, усыпить. Но и мне нужно выиграть три месяца. И мне полезно - их усыпить.)

- Условий никаких не может быть: точный текст слово в слово.

- А после издательства ещё с кем-то встретишься?

- А этот кто-то, в штатском, и так будет сидеть около стола главреда, сбоку.

Эти штатские и сейчас с параллельных перронов фотографируют нас или подслушивают, я чувствую их всем охватом спины, этого не спутать привычному человеку. Это заметно и в ее поведении, она держит себя ответственно, как не сама по себе.

- Ну, а выше?

- Только - политбюро. И о судьбах общих, не моей лично.

- Тебя преследовало как раз не ГБ, а ЦК. Это они издавали "Пир победителей", и это была ошибка. (Какая уверенная политическая оценка ЦК в устах частной женщины.) А эти, пойми, совсем другие люди, они не отвечают за прежние ужасы.

- Так надо публично отречься от прошлого, осудить его, рассказать о нём - тогда и не будут отвечать. Ктоубил 60 миллионов человек?

Какие "60" - не переспрашивает, хоть и не знает, но быстро, но уверенно:

- Это не они! Теперь мой круг очень расширился. И каких же умных людей я узнала! Ты таких не знаешь, вокруг тебя столько дураков... Что ты все валишь на Андропова? Он вообще не при чём (!). Это - другие. Всматривается в меня как в заблудшего, как в потерянного, как в недоумка. Вообще, тебя кто-то обманывает, разжигает, страшно шантажирует. Изобретает мнимые угрозы.

- Например, "бандитские письма"?

(горячо):

- Они не при чём!

- А ты откуда знаешь?

Я - ленив, я допускаю и ошибку. Она - воинственно уверена - в себе и в своих новых друзьях.

- Когда-нибудь покажешь мне одно из этих писем. Они на тебя не нападают, тебя никто не трогает.

- Выперли от Ростроповича, не дают прописки?

- Перестань ты настаивать с пропиской. Не могут же они тебе сразу дать. Постепенно.

- Хватают архив второй раз...

- Это их функция - искать.

- Художественные произведения?

Я - только удивляюсь, я не спорю, я устал от долгой, правда, борьбы с этим ГБ, я и рад отдохнуть бы... Я из роли - ни на волосок.

- Ты объявляешь, что главные произведения ещё впереди, в случае твоей смерти потекут, - и этим вынуждаешь их искать. Ты вот в письме съезду назвал "Знают истину танки", теперь ищут и их.

(Да откуда ж ты знаешь, что ищут, что ищут! А что ты сама им добавила в названия? Вот этого "Телёнка" - тоже?)

- ...Они вынуждены искать, у какой-нибудь (имярек).

Так - уже назвала?.. Я - первый раз в полную силу:

- Кроме тебя - никто не может её назвать. И если ты шёл на развод должен был предвидеть все последствия.

(Я и предвидел. Давно-давно ты не знаешь многого, многих. А прежних?..).

- Но не низость.

- Не беспокойся, я знаю, что я делаю.

(Да, да! Как можно скорей печатать "Архипелаг". Чтоб никого не схопали, не слопали в темноте. Им темнота нужна - но я им её освещу!)

- А ты - сделай заявление, что всё - исключительно у тебя одного. Что ты 20 лет не будешь ничего публиковать.

(Очень добивается именно этого! За них добивается, это им так нужно! Но как же ты всю жизнь меня не знала, если думаешь, что через месяц ещё есть о чём говорить? Что через час ещё не было решено? а через день не приведено в действие?)

Я мету в другом месте:

- Если тронут кого-нибудь из двухсот двадцати или вроде Барабанова за всех обиженных буду заступаться тотчас.

А она - метлой сюда, сюда, знает:

- Кто рассказывал о лагерях - тому ничего не будет. А вот кто помогал делать.

(Всю ту весну 68-го года, как мы печатали в Рождестве - в задушевной беседе этим умным-умным людям - ты уже всё рассказала, да?..)

- Я буду каждого отдельного человека защищать немедленно и в полную силу!

(Когда-то, когда-то мы были так просты друг с другом... Но давно уже ловлю, что ты - актриса, нет, ловлюсь, в пустой след, вовремя не заметив. Но сегодня на этом твёрдом хребте, на моей главной дороге жизни - не обыграете вы меня, со всеми режиссёрами.)

- Вообще, если ты будешь тихо сидеть, всем будет лучше!

- А я сам и не нападаю, - они вынуждают.

- Ты одержимый, своих детей не жалеешь.

И другой раз о детях:

- Что ж, с ребенком что-нибудь случится - тоже ГБ?

(Их ход мысли - за ребёнка их не заподозрят.)

- Да, конечно, сейчас вы одержали победу. Но если "Раковый корпус" сейчас напечатают - ты не сделаешь публичного заявления, что ты одержал победу?

- Никогда.

Даже удивляюсь вопросу. В крайнем случае скажу, разумная мера, для русской читающей публики.. Мне-то это печатание почти уже и не нужно.

(А правда нужно или не нужно? Как же не желать, не добиваться первей всего - своего печатания на родине? Но вот уродство: так опоздано, что уже не стоит жертв. Символический тираж, чтобы только трёп пустить о нашей свободе! Продать московским интеллигентам, у кого и так самиздатский экземпляр на полке? Или, показавши в магазинах, да весь тираж - под нож? Вот сложилось - я уже и сам не хочу. Москва - прочла, а России - вся правда нужней, чем старый "Раковый". Препятствовать? - не смею, не буду. Но уже и не нужно...)

- В декабре 67-го "Раковый" не напечатали - по твоей вине!

- Как??

- А помнишь, ты притворился больным, не поехал, послал меня. А Твардовский хотел просить тебя подписать совсем мягкое письмо в газету.

(Да, совсем мягкое, отречение зачем шумят на Западе... Только об этом шло тогда и на Секретариате... Вот так и вывернут мою историю: это не власть меня в тупик загоняла (и всех до меня), это я сам (мы сами)...)

Напечатают книгу - ты получишь какие-то деньги... Но ты должен дать некоторые заверения. Ты не сделаешь заявления корреспондентам об этом предложении. Об этом нашем разговоре. Он должен остаться в полном секрете.

Превосходя наибольшие желания их и её, я:

- Разговор не выйдет за пределы этого перрона.

(Длинного, узкого перрона между двумя подъездными путями рязанских поездов, откуда мы приезжали и куда уезжали с продуктами, с новостями, с надеждами - 12 лет... Долгого перрона в солнечное сентябрьское утро, где мы разгуливаем под киносъёмку и магнитную запись. В пределах этого перрона я и описываю происшедший разговор.) Узнаю, как она старается в мою пользу:

- Я считаю, что своими высказываниями в беседах и отдельными главами мемуаров, посланными кой кому, я объяснила твой характер, защитила тебя, облегчила твою участь.

Она взялась объяснять! Никогда не понимав меня, никогда не вникнув, ни единого поступка моего никогда не предвидя (вот как и сейчас) - взялась объяснять меня - тайной полиции! И в содружестве с ними - объяснять всему миру.

Всегда ли так насыщения требует уязвлённое самолюбие, и тем большего, чем больше зрителей? Когда самолюбие, наверно - всегда. Но - пойти и за тайной полицией?.. Не каждая.