Идем на восток! Как росла Россия - Лев Вершинин

Были, конечно, и довольные. Из продвинутых. Но исчезающе мало. В целом, народ психовал. Злились мардикоры, злились «бездомники», среди которых, помимо лишенных всего дехкан, было достаточно сотрудников бывших силовых структур, руками работать не умевших и не желавших, бесились, все чаще получая указания с Самого-Самого Верха, «дикие муллы» – особенно вовсе уж невежественные ишаны, дервиши-чудотворцы. Самые толковые уездные начальники сообщали в Ташкент, что «везде и постоянно чувствуется брожение идеи газавата». С печальной стабильностью то там, то здесь как бы ниоткуда возникали «джетым-ханы» (ханы-самозванцы) самого разного происхождения: от бывших «офицеров» до явных бродяг. Дети Худояра, внуки Худояра, дальние родичи Худояра, дети и никогда не существовавшие братья Нисриддина, дети Пулат-хана, племянники Пулат-хана и так далее. Однажды объявился даже лично Пулат-хан, в девичестве – арбакеш Хусаин.

Кому-то не верили, высмеивали и прогоняли. Кого-то слушали. За кем-то и шли. Особенно если за то, что уж на этот-то раз хан настоящий, ручался авторитетный мулла или ишан. В таких случаях дело порой оборачивалось эксцессами, хотя и районного масштаба, но все равно неприятными. Не менее 50 таких «джетым-ханов» угодили за решетку, кого-то, успевшего чересчур порезвиться, даже повесили, но таких, кому повезло, не попав в руки властей, сгинуть, пообещав вернуться, было куда больше.

Особенно нервным в этом плане выдался 1885-й. «Базар» в «святых городах» шушукался о войне России с Афганистаном, о полном поражении «свиноедов» и скором пришествии «храбрых афганцев» (на самом деле под Кушкой все случилось совсем наоборот, но кто же мог такое допустить?). Также болтали о появлении в бухарских землях «справедливого царя», который вот-вот возьмет Бухару, повесит продавшегося «свиноедам» эмира и, опять-таки, двинется освобождать «священные города» (в реале мятеж Восэ в Бальджуане кончился как раз петлей для самого Восэ, но об этом никто не знал, а если и знал, не верил). И, наконец, святые чудотворцы по неким им одним ведомым приметам утверждали: все, тэрпець Божий урвався, вот-вот распахнутся небеса и явится Махди, имам-спаситель, после чего всем «свиноедам» уж точно кирдык.

По краю бродили группы сложных людей, в современной историографии некоторых независимых стран уважительно именуемых «повстанцами». Грабили дома волостных аксакалов, одного, упорно не отдававшего деньги, даже убили. Вновь появились самозванцы. В конце июля в Намангане поймали бомжа, называвшего себя аж Алим-ханом, зарезанным за век до того, но как бы вернувшимся волей Всевышнего, – однако, хотя дядя уехал в Сибирь, прокатилась молва, что он, сумев бежать из зиндана, прячется в тайном месте, оставив пока что за себя некоего Дервиш-хана-тюря, лицо бродячее, но не нищее (два садика у него имелись). Кстати, само имя (или псевдоним) интересное: «Дервиш» – святой человек, «хан» – пояснений не требует, «тюря» – из рода Чингизидов. То есть, смекал народ, ага, ага, – и бродяга по имени Мумин-бий, обойдя долину, собрал в итоге все шайки, приведя к Дервиш-хану человек тридцать «бездомников», если не больше, – после чего, разумеется, был провозглашен джихад. Или, в местном варианте, газават. До полной победы и восстановления ханства.

На пути шахидов встали, однако, 16 солдат. Приехали на трех арбах, нашли, разогнали. Стрелять не пришлось, но в драке трое «повстанцев» погибли, дюжину (из них пятеро тяжело раненных) повязали, кто бежал, тех в основном поймали в кишлаках. Судили. Мумин-бия, опознанного семьей убитого аксакала, повесили. Не смогли найти только Дервиш-хана, более на страницах истории не являвшегося. Разве что семь лет спустя, в 1892-м, некий Сабир-хан Коканди, бывший пятисотник ханского войска, намекая, что прислан «тайным ханом», собрал сотни полторы активистов и развернул знамя газавата. Но тут же откуда следует приехали солдаты на арбах – и сами понимаете. А в июне 1892 года «восстание», как положено ныне кое-где говорить, случилось аж в самом Ташкенте.

Ташкент – город всякий

По большому счету, ничего особенного. Чистой воды холерный бунт, какие бывали много где. Калька. Но с местным орнаментом, описать который для общего понимания обстановки, на мой взгляд, полезно. Собственно, власть стремилась всего лишь взять ситуацию под контроль, благо к тому времени бороться с холерой уже более или менее умели. На время эпидемии учредили особые «холерные» кладбища, за чертой города, временно закрыв старые, непосредственно в кварталах, а также организовали фельдшерские проверки неблагополучных районов. Казалось бы, ну и что? А то, что, согласно шариату, усопшего положено нести к месту упокоения на руках, а пилить невесть куда непонятно почему народу не нравилось, как не нравились и ограничения в церемонии прощания, предписанные по санитарным соображениям. О попытках фельдшеров санировать женские половины и говорить не приходится, при минимуме воображения пусть каждый представит сам. Ну и карантин опять же. Дикая выдумка неверных, учиненная, кто ж спорит, на погибель добрым мусульманам, лишенным возможности «бежать на все четыре стороны». Тем более что состоятельным горожанам, имеющим возможность пригласить врача, позволялось лечиться на дому, в «холерную» же больницу (место, скажем прямо, очень неприятное) сгоняли «почти исключительно мардикоров», не слишком часто оттуда выходивших (хотя и русских докторов тоже умерли двое).

Далее понятно. По Старому городу пошли «достоверные слухи»: дескать, врачи травят больных, а городской пристав скоро запретит укутывать покойников в саваны, да и вообще хоронить мертвых запретят, и воду в арыках отравят, или уже отравили, иначе, братья, откуда ж холера? Ситуацию усугубляло еще и то, что незадолго до событий личным распоряжением губернатора, генерала Гродекова, был смещен совсем уже неприлично зарвавшийся в смысле взяток старший аксакал «туземных кварталов», некто Иногам-ходжа, занимавший пост много лет и, понятно, расставивший свои кадры (в основном родственников) везде, и в участках «туземной» полиции тоже. Заменить их всех было немыслимо, да и некем, а как они приняли нового, «временного» аксакала Мухаммед-Якуба, он же Ма-Якуб, представить несложно. Во всяком случае, слухи они подтверждали, и слухи, подкрепленные словом уважаемых людей, наливались плотью. Ма-Якуб начал увольнять, в ответ слухи сделались куда ужаснее.

Нарыв, короче говоря, назревал. И лопнул. Еще в пятницу 20 июня казалось, что все в порядке. Жители «старого города» после молитвы не разошлись, а стали обсуждать, как бы уговорить власти вернуть дорогого Иногам-ходжу, при котором таких холер не случалось. Обговорили, собрали подписи. 23 июня, аккурат в пять утра, к началу Курбан-байрама, в главную мечеть, Джами, приехал лично градоначальник, полковник Путинцев и долго объяснял народу смысл санитарии и гигиены. Затем Шариф-ходжа, старейший кази Ташкента, прочел молитву за царя, напомнил, что при ханах эпидемии бывали чаще, в итоге призвав «верить русскому начальству и докторам». Люди выслушали и сделали вывод: Иногам-ходжу не вернут, а значит, холера никуда не денется.

А ночью Ма-Якуб, рывший копытом землю, чтобы стать из «временного» постоянным, доложил Путинцеву, что в «старом городе» начались тайные похороны холерных. Понятно, полиции велели разобраться, полиция, разобравшись, повела виновных в околоток, грозя, что те своими руками будут выкапывать дорогих усопших, народ начал скапливаться, в ситуацию включились святые люди, – и стало ясно: надо что-то делать. Храбрый Путинцев пошел в народ, на беду прихватив еще и Ма-Якуба, начавшего размахивать нагайкой. В ответ полетели камни, аксакал спешно эвакуировался в управление градоначальника, а подполковник, стоя у калитки, общался с населением, уговаривая разойтись по-хорошему.

Хорошо, однако, уже не получалось. Требовали выдать Ма-Якуба. В какой-то момент подполковника схватили за грудки, повалили, начали бить, требуя отдать Ма-Якуба и подписать бумагу, что «гнать холеру по-русски» больше не будут. Путинцев казал дулю и отбивался, очень удачно, и его в конце концов оставили в покое. Но начался погром конторы. Вынесли самовар, кружки, стулья, даже веники. К моменту, когда на место прибыл сам Гродеков с дюжиной солдат, от управы мало что осталось, но улица была пуста. Все разбежались, заодно погромив дом Ма-Якуба. Гродеков двинулся в «старый город», к толпе, толпа отступала, «забегая с боков и сзади, ругаясь и поражая отряд камнями».

Мы строили, строили – и…

Тем не менее губернатор все же добрался до мечети Джами, в самую гущу тусовки, и там сделал официальное сообщение: мол, «если жители недовольны начальником города и аксакалом, пусть подадут жалобу, и будет, по их желанию, назначен другой начальник города и аксакал». Увы, слушать было некому. «Оборванцы, бродячая молодежь, любители гашиша» (именно так обращался к своей группе поддержке один из лидеров толпы, грузчик Мухаммед-Бий) уже ушли в свободный полет. Солдатиков уже доставали дубинами, генерала потащили с лошади, камни летели большие и метко, появились раненые, кого-то чикнули ножом, – и Гродеков скомандовал: «Огонь!». Стреляли трижды, как потом сосчитали в точности, сделав 32 выстрела. По официальным данным, погибло человек 13–14, – в основном затоптанных рванувшими врассыпную несогласными, – но, надо думать, кого-то друзья унесли с собой, а потом о смерти не сообщили. Так что, может быть, и больше. По ходу дела появились и «добровольцы» с дубинками: в основном местные лавочники, бизнес которых «несогласные», протестуя, тоже не щадили. Эти, даром что тоже добрые мусульмане, вообще не церемонились, вытесняя убегавших «оборванцев, молодежь» и прочих к арыку и сталкивая туда. Позже из арыка выловили 80 трупов, но ни одного с огнестрелом. Затем из лагерей подошел казачий полк. В Ташкенте стало тихо.