Наследница Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лошадь одним движением вновь вскочила на ноги; Мельхиор по-прежнему сидел в седле. Внезапно один из пистолетов, который солдаты направили на него, оказался в его руке, а бывший владелец оружия уже летел прочь, отброшенный, как кукла, ударом крупа поднявшейся лошади. Второй вскинул оружие, но лошадь встала на дыбы и забила копытами, раздался звук удара молотка по треснувшему ящику, и солдат кувыркнулся назад и остался лежать. Его пистолет откатился в сторону.
Лошадь скакнула к карете. Агнесс увидела сверкающие глаза Мельхиора и пистолет в вытянутой руке, которая начала подниматься…
– Нет! – завизжала Карина.
Агнесс резко развернулась на козлах. Отец Сильвикола лежал на земле перед каретой, подмяв Андреаса под себя, обвив одной рукой его горло, а другой приставив пистолет, который потерял кучер, к виску ее сына. Лицо Андреаса превратилось в алую маску. За долю секунды Агнесс поняла, что Андреас бросился на идущего вокруг кареты иезуита, но стройный монах оказался ловчее ее медлительного сына и одолел его. А теперь…
…черты лица Мельхиора исказились. Пистолет в его руке задрожал. Лошадь заржала.
– Я убью его! – проревел отец Сильвикола; изо рта у него лилась кровь.
Остальные солдаты бежали к ним. Агнесс видела, как один из них остановился и направил мушкет на Мельхиора. Пистолет в руке Мельхиора выстрелил, и солдат упал на землю. За спиной у него взметнулся фонтан из грязи и снега. Лошадь, пританцовывая, обернулась вокруг собственной оси. Лицо Мельхиора, как и Андреаса, было маской гнева, и в это мгновение они казались похожими как близнецы.
– Беги! – закричал кто-то.
Агнесс поняла, что это кричит она сама.
Лошадь снова поднялась на дыбы и забила копытами. Солдат с мушкетом вскочил и поднял оружие. Мельхиор отбросил разряженный пистолет и поскакал к горстке мужчин. Они, согнувшись, кинулись в стороны; солдат с мушкетом укрылся в борозде. Мельхиор рванул поводья, лошадь развернулась на полном скаку и помчалась прочь.
В то самое мгновение, когда мушкет солдата выстрелил, Мельхиор качнулся в сторону, съехав с седла. Пуля пролетела мимо, не задев ни лошади, ни всадника. Мельхиор секунду свешивался над плечом лошади, будто вот-вот упадет, но потом Агнесс увидела, что он поднял с земли пистолет убитого солдата и снова выпрямился в седле. Лошадь начала петлять, еще одна пуля не попала в цель, и Мельхиор оказался вне досягаемости огнестрельного оружия и помчался галопом по полю, преследуемый яростными проклятиями пехотинцев.
Отец Сильвикола направил взгляд на Агнесс, которой только и оставалось, что посмотреть ему в глаза – светлые и почти слепые от ярости. Она видела, что рука, прижимающая оружие к голове Андреаса, дрожит. Карина всхлипывала.
Агнесс подняла руки.
– Пожалуйста… – сказала она. Рука иезуита тряслась, как в лихорадке. Андреас тяжело задышал, когда дуло поцарапало ему висок. – Пожалуйста… – снова сказала Агнесс. Она дрожала всем телом. Перед ее глазами все еще стояла фигура Мельхиора в тот миг, когда она подумала, что его застрелили. – Пожалуйста… – прошептала она в третий раз.
Сделав сверхчеловеческое усилие, иезуит поднял пистолет. Андреас, облегченно вздохнув, опустил голову. Пистолет бесконечно медленно повернулся и прицелился в Агнесс. Она смотрела в сверкающие глаза отца Сильвиколы над дулом, и куда больше, чем вид оружия, направленного в ее грудь, ее потрясла ярость, которую она в них увидела, ярость человека, жившего ради одной-единственной цели, достичь которой она ему едва не помешала.
– Если так суждено, – сказала она сама и удивилась охватившему ее спокойствию, хотя тело дрожало все сильнее, – лучше я, чем мои дети.
19
Все произошло в одно мгновение.
Вацлав закричал:
– Прикрой ее!
Маленький брат Честмир, размахивая руками и ногами, подбежал к лошади Александры и, словно акробат, вскочил на круп позади нее. Сообщники Йоханнеса оправились от неожиданности, но не знали, куда им стрелять: в убегающую всадницу или в заложников. Йоханнес, чье лицо превратилось в гримасу, резко развернулся и направил на Вацлава разряженный пистолет. Искры полетели от колесцового замка, когда курок щелкнул, и Вацлав невольно моргнул; но выстрел не раздался.
И тут заговорило оружие. Александра почувствовала глухой удар, когда брат Честмир привалился к ее спине. Голова у нее шла кругом.
Создавалось впечатление, будто внутри оцепления, образованного людьми Йоханнеса вокруг монахов и раздетой семьи, бушует гроза. Из дул мушкетов вырвались огненные пики, искры летели во все стороны от пороховых полок, внезапно образовавшиеся облака порохового дыма светились огненно-красным. Капюшон Вацлава неожиданно оказался разорван, и он упал на колени, а затем растянулся ничком, в точности как глава семейства, сползший на землю у церковных дверей. На белом теле голой женщины расцвели две или три темные звезды, и она словно прыгнула к церковной двери. Оба мальчика бросились на землю, закрыв головы руками. Два черных монаха съежились и зашатались. Шляпа Йоханнеса улетела прочь, одна из его рапир сорвалась с бедра и разбилась на кусочки, а пуля, попавшая в нее, выбила из церковной стены у него за спиной кусок штукатурки величиной с кулак. Обломки деревянной двери посыпались вниз. Один из черных монахов завис в воздухе, будто паря над землей, а затем налетел на стрелка, и они, сцепившись, покатились по земле. Вацлав лежал в темной луже и не шевелился, словно никогда и не жил.
Рука Александры дернулась, собираясь натянуть поводья, но брат Честмир схватил ее запястье.
– Вперед! – крикнул он, и тут у него изо рта хлынула кровь, он упал с лошади и растянулся ничком на земле.
Между лопатками зияла ужасная рана, и Александра поняла: глухую боль ей причинила пуля, пронзившая тело брата Честмира и уткнувшаяся ей в спину, впрочем, без всякого вреда.
Люди Йоханнеса лихорадочно перезаряжали оружие. Она не могла поступить иначе – и круто развернула лошадь. Та заржала, заскользила по замерзшей земле и наконец остановилась, пританцовывая. Честмир лежал в двух десятках шагов за ней, уже соединившись с тенями.
Йоханнес с непокрытой головой стоял перед церковной дверью. Тонкая нитка крови сбегала у него со лба, текла мимо уголка глаза и спускалась дальше, вниз по щеке. Пуля, сорвавшая с головы шляпу, должно быть, задела его, подарив новый шрам и новый повод для хвастовства. Казалось, будто он плачет кровавыми слезами. Рядом с ним медленно опускалась на колени голая женщина: верхняя часть ее тела была залита кровью в тех местах, где пули оставили огромные выходные отверстия. Губы ее шевелились. Мальчики пронзительно кричали. Из церкви доносился многоголосый вопль. Взгляд Александры словно приклеился к безжизненной фигуре Вацлава. В голове у нее пульсировала одна мысль, бывшая мольбой: «Встань!»
Йоханнес открыл рот и заорал. Лицо его исказилось так, что в нем больше не осталось ничего человеческого. Он вытянул руку и прицелился в Александру. Палец его нажал на спусковой крючок пистолета: щелк! Он запрокинул голову и заревел. Щелк! Щелк! Щелк! Безумец размахнулся и швырнул в нее пистолет. Оружие заскользило по земле далеко от Александры. Монаха, бросившегося на стрелков и отчаянно молотившего их кулаками, несколько разбойников подняли в воздух и кинули на землю, осыпая градом ударов. Женщина, обливаясь кровью, пыталась на коленях подползти к сыновьям.
Йоханнес обернулся и подошел к ней. Ужасный пинок отшвырнул женщину к дверям церкви, и затем ее отбросило в сторону. Она осталась лежать неподвижно. Йоханнес сбежал по ступеням церкви на улицу и, громко крича, помчался на Александру. Он перепрыгнул через закутанное в рясу тело брата Честмира, и на какой-то безумный миг Александре показалось, что маленький монах протянет руку и собьет сумасшедшего. Она вспомнила, как он сказал Агнесс, что подобная ей женщина может отправить его и его товарищей даже в ад и они с радостью выполнят ее приказ. Глаза ее наполнились слезами.
Йоханнес уже почти настиг ее и протянул к ней обе руки, скрючив пальцы, как когти. Он так кричал, что изо рта у него хлопьями падала пена.
Александра развернула лошадь, и та крупной рысью помчалась по дороге. За спиной у нее раздавался рев безумца и проклятия его сообщников, но затем стук копыт лошади заглушил эти звуки.
Она и сама кричала от ярости и боли, пригнувшись к шее лошади, чтобы заставить ее скакать еще быстрее. Перед глазами проносились тысячи картин: юный Вацлав, пытающийся спрятать от нее механическую игрушку, изображающую половой акт, которую он нашел в куче мусора под Пражским Градом; Вацлав, чье преисполненное надежды лицо вытянулось, когда она попросила его разузнать в королевской канцелярии о Генрихе фон Валленштейне, мужчине, который впервые воспламенил ее сердце; одинокий Вацлав, сидящий на корточках, плачущий у могилы Мику через несколько дней после погребения, не замечая Александры, которая снова беззвучно удалилась, тоже в слезах. И снова: Вацлав… Вацлав… Вацлав… Его улыбка, фигура, то, как он поднимал бровь, в точности как отец, блеск в его глазах, когда ее ноги обвились вокруг него и она выдохнула: «Еще… еще… давай… давай…», чувствуя, что грохочущий прибой уносит прочь ее душу, а тело сгорает одновременно от жара и холода.