Слуга Божий - Яцек Пекара

— Мордимер Маддердин, — сказал он тихо. — Что за визит, инквизитор! Мы встречались, — он задумался на миг и расчесал пальцами бородку, — шестнадцать лет назад на аудиенции в Хез-хезроне. Кажется, тогда ты имел честь поцеловать мне руку.

— У Вашего Высокопреосвященства прекрасная память, — сказал я, отвесив лёгкий поклон. Цепь, которой обмотали мои лодыжки, зазвенела.

— Что же привело тебя в мой дом, Маддердин? — спросил он с лукавой улыбкой. — Необоримое искушение посетить подземелья Гомолло? Желание убедиться в том, являются ли все эти байки о кардинале-дьяволе правдой?

— Я осмелился побеспокоить Ваше Высокопреосвященство по другому поводу, — пояснил я, — и если Ваше Высокопреосвященство позволит, могу его представить…

— Нет, Мордимер, — он махнул рукой, — этот разговор меня уже утомил. Посвящу тебе минуту-две завтра вечером. Разъяснишь мне действие некоторых орудий. Это может быть очень занимательным, если приговорённый сам будет описывать результаты действия орудий на своём теле. — Он щёлкнул пальцами: — Да-да-да, это прекрасная мысль. — Его лицо озарилось улыбкой.

По мне пробежала дрожь.

— Осмелюсь напомнить Вашему Высокопреосвященству, что я являюсь инквизитором епископа Хез-хезрона и действую на основании законной лицензии, выданной властями Церкви и подписанной Его Святейшеством. Белдария посмотрел на меня, явно расстроенный.

— Твоя лицензия пропала, Мордимер, — сказал он. — Впрочем, меня такие вещи не касаются.

Я знал, что у меня остался один единственный шанс на спасение. Неслыханный, невероятный, но всё-таки шанс. Этот человек был болен, но он был уверен в собственном могуществе и в том, что ни перед кем не отвечает. Однако это не было правдой. Никто не является безнаказанным.

— Лицензия инквизитора утверждается Святым Отцом по представлению епископа, — сказал я, молясь, чтобы успеть закончить предложение, прежде чем велят бросить меня в подземелье, — но решение епископа является проявлением воли Ангелов, а из этого следует, Господа Бога нашего Всемогущего. Ты не можешь мне навредить, кардинал Белдария, тем самым не противопоставив себя воли Ангелов.

Кардинал побагровел прямо-таки в пурпур, и я подумал, что у него кровь брызнет всеми порами лица. Похоже, никто никогда не обращался к нему таким образом. Свита кардинала стояла онемевшей, и, думаю, они гадали о том, какие такие хитрые штучки будут применены к наглому инквизитору.

— Сру на Ангелов! — прогремел Бельдария, и его крик сорвался на петушиное пение. — В подземелье этого мерзавца! Приготовьте инструменты! Сейчас! Немедленно!

На это я и рассчитывал. На неосторожные и неосмотрительные слова «пурпурата»[141]. Он был старым, склеротичным и надломленным приступами мигрени. Но даже он должен знать и помнить, что нельзя глумиться над Ангелами. Он должен знать, что Ангелы мстительны, злопамятны и обидчивы. Я почувствовал характерные мурашки в затылке и дрожь, пробегающую вдоль позвоночника. Все лампы и свечи в покоях погасли, будто их задуло внезапным порывом ветра. Но, несмотря на это, в покоях было светло. Даже светлее, чем было. В центре их стоял мой Ангел-хранитель. Могучий, белый, светящийся, с крыльями, достигающими свода, и серебристым мечом в мраморной руке.

Все присутствующие пали ниц. Только Белдария стоял, теперь бледный как мел, и двигал губами, будто только что выброшенная на берег рыба.

— Мо… мо… мо… мо… — пролепетал он.

Мой Ангел-хранитель созерцал его со зловещей улыбкой.

— Кардинал из Гомолло, — сказал он, — пришло время расплаты.

Он махнул левой кистью в воздухе, и тогда вдруг прямо рядом с ним появились Смертух и близнецы. Ошеломлённые и моргающие отвыкшими от света глазами. У Смертуха блуза была окровавленной, а у одного из близнецов щёку пересекала скверная рана. На моих ногах лопнули звенья цепи.

— Назначаю тебя, Мордимер, и твоих друзей полномочными представителями Инквизиции во дворце Гомолло и прилегающих вотчинах. Да будет так именем Ангелов! — Остриём меча он стукнул в пол, аж посыпались разноцветные искры.

— Извещу других Ангелов, — добавил он уже тише. — Ожидай завтра инквизиторов из Хез-хезрона.

Свечи и лампы запылали полным светом, а Ангела не было уже среди нас. Только выжженные следы его стоп остались на драгоценном ковре кардинала. Смертух крикнул как резанный, в его руке появилась длинная, кривая сабля. Он подбежал к ближайшему из придворных кардинала и пригвоздил его остриём к полу.

— Смертух, — рявкнул я, — иди сюда, Смертух!

Минуту он смотрел на меня, не понимая, но, в конце концов, его лицо рассвело улыбкой. Улыбающимся он выглядел ещё ужаснее, чем обычно.

— Мордимер, — сказал он с чувством, — ты пришёл за нами, Мордимер.

Он подошёл и обнял меня. Я отодвинулся, ибо он вонял, как чёрт знает кто. Условия в подземельях кардинала не способствовали гигиене, а, впрочем, мытьё и так не относилось к любимым занятиям Смертуха. Пронзённый придворный лежал на полу и хрипел. Он изрыгал изо рта кровавую пену. Я какое-то время равнодушно смотрел на него. Остальные придворные постепенно вставали, начались какие-то перешёптывания.

— Все к стене, — сказал я громко. Я подошёл к кардиналу Белдария и посмотрел ему прямо в глаза.

— Все к стене, — повторил я.

Белдария дёрнулся, будто желая схватить меня за кафтан. Левой рукой я придержал его руки, а правой начал бить по лицу. Медленно, открытой ладонью. Я почувствовал под пальцами кровь и острые осколки зубов. Его нос хрустнул и поддался под ударом. Когда я отпустил, старик упал на землю как окровавленная куча тряпья.

— Уберите эту падаль, — приказал я слугам.

Прелат Бульсани, дрожа, стоял у стены. Очень близко, будто хотел стать частью покрывающего её гобелена.

— Потерял желание шутить, отче? — спросил я.

— Жаль, ибо я рассчитывал на какие-нибудь утончённые шуточки и оригинальные аллюзии. Не скажешь чего-нибудь, чтобы меня развеселить?

Он смотрел на меня со страхом и ненавистью. Знал, что для него уже всё закончилось. Ночи, проводимые за картами, попойками и тисканьем шлюх. Его жизнь стоила сейчас столько, сколько плевок на раскалённый песок. Я усмехнулся и подошёл к близнецам. Они пожали мне руку с трогательной преданностью. Было нас четверо во дворце кардинала. А солдат и придворных может с полсотни. Только в этих больших покоях до двух десятков. И, тем не менее, никому даже в голову не пришло бы сопротивляться нам. У каждого из этих людей была тщетная надежда на спасение жизни, каждый мысленно молил уже только о том, чтобы не загреметь в застенки инквизиторов. И поверьте мне, все, кто выживет, окажутся там несказанно быстро. Но закончится ли их жизнь в моче, дерьме, крови и невыносимой боли, будет зависеть только от них самих и их желания искупить грехи. Если будут достаточно покорными, возможно умрут обезглавливанием, если нет, то будут поджарены на медленном огне, на глазах вопящей от потехи толпы черни, в клубах смрада от собственного подгорающего жира.