Глаза Фемиды - Аркадий Петрович Захаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кулибины — народ особенный. Для них лодочная станция не просто стоянка маломерного флота, а технический клуб по интересам, дающий простор техническому творчеству. Эти — строгают, пилят, клеят, полируют, создают необыкновенные корпуса и невиданные усовершенствования к моторам, чтобы однажды их испытав, не удовлетвориться достигнутым, все разобрать или, еще хуже, сломать и начать все сначала. Это болезнь, которой никто не нашел объяснения, но по мнению жен, заразная и неизлечимая, хотя и не смертельная и даже наоборот. Рассказывают о Пал Палыче, от которого доктора отказались по причине неизлечимости, выписали домой с группой инвалидности и отпустили помирать в кругу близких. Ближе товарищей по лодочной станции у Пал Палыча никого не оказалось. Доковылял он до бережка, лег в своей лодке под брезентовым тентом, лежит, а волна его покачивает. День лежит, ночь лежит. Утром рыбаки его свежей ухой покормили. Еще через сутки он сам в руки удочку взял. Сидит в лодке, на волне качается. А перед глазами и без того круги от слабости. Однако откачала его речная волна. К осени Пал Палыч уже и на плес выплывать наладился, а к ледоставу сам лодку на берег вытащил, без помощников. И до сих пор, говорят, живет, во славу речному озону и на удивление докторам. Еще в пример приводят Виктора Демьяновича, который для того, чтобы быть ближе к предмету своего увлечения, соорудил на лодочной станции жилой контейнер, с постелью, кухней и мастерской и удалялся в него от сварливой семьи с начала каждого лета до поздней осени, когда спальный мешок от природы уже не спасает и причалы пустеют. Зато никто ему мастерить и изобретать не мешает. Ему бы инженерное образование, да не довелось получить из-за войны и трудного детства. Вот и пытается реализовать себя, изобретая изобретенное — то бесконтактную систему зажигания, то лодочный мотор на керосине. Автоматический самогонный аппарат — тоже его выдумка, только об этом в другой раз и в другом месте.
Третья статья — браконьеры. Многого о них сказать нельзя, потому что это немногочисленные индивидуалисты-тихушники, у которых одна только моторка на лодочной станции, а душа и все остальное прячется в ночи и за поворотом речной излучины, вне прямой видимости. Дела их темны, души тоже и таятся в потемках. О своих похождениях они больше молчат, а если и говорят, то больше намеками и загадками, и я пересказывать такое не буду из-за неприятия. Лучше расскажу о другом обитателе лодочной станции, которого навсегда запомнил. Звали его… Но обо всем по порядку.
Глава шестнадцатая. Друзья человека
Вот за это им вышла награда
От расчетливых этих людей, —
Видно, люди не могут без яда,
Ну, а значит — не могут без змей…
В. В. Высоцкий
Как человек с нормальной психикой, я с детства любил собак, но по своему, без преклонения и фетишизма, а так, как это принято среди жителей Севера, где собака обязательно присутствует поблизости каждого двора и необходима хозяину для охоты. Промысловой собакой дорожат ровно настолько, насколько она соответствует своему прямому предназначению — добывать зверя. Дорожат так же, как хорошим ружьем, легкой нарточкой, добычливой снастью и не более того. Каждая снасть в доме коренного северянина имеет свое строгое место и собака тоже. Место ее во дворе, а то и вовсе на задворках, под снегом и дождем, на ветру и морозе. И это для ее же пользы и закалки.
Невзыскательные преданные и добродушные лайки о другой жизни не знают, а значит, никогда и не помышляют, барахтаются в снегу и размножаются в самый неподходящий для этого момент — зимой. Спартанцы от рождения, сибирские лайки от холодов не страдают и если бывают чем либо недовольны, то это жарой, комарами и блохами. Совершенно не случайно своим добродушием и грацией наши лайки приковали внимание зарубежных кинологов, которые обеспечили им заграничную прописку в престижных собачьих клубах и переименовали их на свой манер — «хаски». Я не думаю, чтобы в эмиграции зверовым охотницам — лайкам жилось веселее, чем в родной тайге. Сытость для охотника не главное счастье.
Одну такую эмигрантку я встретил однажды в Париже, возле стадиона. С детства мне знакомая, остроносая морда лаяла из форточки темноголубого «ситроена» на сборище болельщиков рэгби, которые поглядывали на нее с уважением и издалека, не высказывая желания пообщаться. Рядом с собакой в машине никого не было, она скучала и, от тоски и безделья, беззлобно гавкала на весь белый свет, лишь бы обратить на себя внимание.
Мне тоже было не очень весело одному в незнакомом городе, да еще и без знания французского, когда за целый день не с кем словом перемолвиться. Поэтому, среди незнакомого говора, даже лай землячки показался мне своим и понятным. Повинуясь внезапному порыву, я подошел к заключенной в чужеродную оболочку собаке и протянул руку к оскаленной клыками морде и погладил ее от носа и между глаз, еще и почесав за ухом. А лайка, то ли оторопев от неожиданной наглости, то ли по неощутимому людьми биополю опознав во мне земляка и родственную душу, вдруг перестала лаять и нежно лизнула мои пальцы теплым и розовым языком. Толпа болельщиков в восхищении выдохнула