Поджигатели (Книга 2) - Николай Шпанов

По этому же расписанию все происходило и в последний раз. Следователь показал Лемке автомобильный номерной знак.

- Узнаете?

Лемке видел эту жестянку впервые и, как всегда, с самого ареста, ответил пренебрежительным молчанием. Но на этот раз, к его удивлению, следователь не вышел из себя, а сказал:

- Молчите, сколько влезет, мы и так знаем все.

Лемке был уверен, что это пустая похвальба гестапо.

- Этот номер вы сняли с автомобиля генерала фон Шверера, - сказал следователь, - чтобы организовать бегство в Чехию своего сообщника.

Лемке молчал. Он знал, что следователю очень хотелось заставить его подписать протокол со всей этой чепухой, но он мог только молчать.

- Может быть, вы скажете, что у вас не было сообщников? Вы никого не переправляли в Чехию? - И следователь сам себе ответил: - А патер Август Гаусс!

Он выкрикнул это с торжеством победителя и, потряхивая в воздухе вынутым из папки листком, щурился на арестованного.

- Все молчите?.. Ну что же, молчите, сколько вам влезет. Вы будете, вероятно, своим дурацким молчанием отрицать и то, что привезли в Хонштейн патеру Августу Гауссу это письмо? Прочтите его и попробуйте сказать, что вы тут ни при чем.

Лемке увидел, что адресованное Августу письмо содержит совершенно ясное сообщение о том, что он, Франц Лемке, скрывающийся под именем Бодо Курца, направляется Берлинским комитетом компартии для связи с католиками и для совместной организации террористического акта против руководителей германской армии. Под письмом стояла грубо подделанная подпись одного из членов Берлинского комитета партии, даже не ушедшего в подполье, так как его арестовали до того.

Все это было настолько вздорно, что Лемке не хотелось даже доказывать подложность документа.

- Вы и теперь попробуете это отрицать? - Следователь угрожающе выпятил челюсть. Потом, порывшись в бумагах: - Так полюбуйтесь на это! - И он стал цитировать "показания священника Августа фон Гаусса".

Патер Гаусс! Значит, все же верны были подозрения Лемке: этот поп проник в подполье как провокатор. Вот когда гестаповцы выдали себя! Все это неумно подстроенные попытки запутать его партию в покушение на Шверера. Если бы дело происходило в публичном заседании суда, перед зрителями и прессой, о, тогда другое дело! Тогда бы Лемке заговорил. Он знал бы, что говорить и делать! Разве можно было забыть благородный пример Димитрова?! А тут? Нет смысла втолковывать что-нибудь тупоголовым палачам. Достаточно того, что он не скажет ничего и ничего не подпишет.

Еще несколько фраз следователя - и Лемке окончательно убедился: патер Август Гаусс - предатель и провокатор. Вероятно, он вовсе и не арестован и все его показания сфабрикованы ради попытки навязать компартии то, чего она никогда не делала и не могла делать, так как приписываемые ей действия, вроде террористического акта против Шверера, просто противоречили партийной тактике и всегда отрицались его. С этого момента все внимание Лемке сосредоточилось на том, чтобы не упустить какой-нибудь детали, которая поможет понять, куда проникли щупальцы гестапо, как много знает Август Гаусс и знает ли он что-нибудь вообще, работает ли он один, или у него есть сообщники. Все душевные силы Лемке были теперь сосредоточены на этом: только бы не потерять эту нить, когда будет пущена в ход "мельница". Эта мысль не покидала Лемке ни на первой стадии допроса, с папиросами, с уговорами и обещаниями, ни на второй, когда его били, а следователь кричал, брызжа слюною:

- Скажешь?! Скажешь?! Скажешь?!

Наконец пошла в ход "мельница".

И тут еще Лемке пытался сосредоточиться на мысли: "Не забыть, не забыть главного!.." Но багровый туман боли заволок сознание. Даже струя ледяной воды не могла привести Лемке в чувство.

Следователь вошел в кабинет Кроне.

- Ничего! - устало пробормотал он.

Кроне посмотрел на него исподлобья.

- Сдаетесь?

Следователь растерянно молчал.

- Идите, - так же негромко, словно он тоже был утомлен до крайности, проговорил Кроне. - Идите, я займусь этим сам.

- Не думайте, что я не все использовал, - оправдываясь, поспешно сказал следователь.

Кроне раздраженно отмахнулся.

- Это совсем особенный народ, эти коммунисты, - виновато сказал следователь.

- Убирайтесь... вы! - крикнул вдруг, выходя из себя, Кроне.

Как заставить говорить этих коммунистов? Если бы кто-нибудь знал, как он их ненавидит!.. Это по их милости его гнетет страх, выгнавший его из Чехословакии, страх, привезенный даже сюда, в Германию. А что, если?.. Что, если все его старания напрасны? Что, если победа останется за теми, кого они тут истязают, казнят, кого они пытаются заставить признать себя побежденными? Откуда у коммунистов такое сознание правоты, такая несгибаемая уверенность в победе? Откуда эта сила сопротивления, стойкость, бесстрашие? Откуда?

Лучше не думать.

Неудача следователя с Лемке еще раз доказывала, что для борьбы с арестованными коммунистами нужно искать какие-то особые методы. И Кроне показалось, что он придумал: Тельман. Вот кого он использует, чтобы развязать им языки!

Он тут же протелефонировал Герингу и Гиммлеру.

- Разумно, милый Кроне, очень разумно! - ответил Геринг. - Но держитесь меры; очень прошу вас: держитесь меры! Тельман может нам еще понадобиться.

Откровенно говоря, Кроне не знал, зачем им может понадобиться Тельман. Он не разделял взгляда Геринга, хотя и понимал, что убийство Тельмана большое и опасное преступление, связанное с огромным риском для нацистов. Но лучше пойти еще на один взрыв возмущения общественного мнения всей Европы, всего мира, чем вечно чувствовать над головой эту угрозу: Тельман! Неужели Геринг и компания не понимают, что даже в тюрьме Тельман - как пружина гигантского и таинственного механизма, скрытую силу которого никто из них не в состоянии учесть? Ведь если бы тюремные власти и работники тайной полиции не дрожали за собственные шкуры, они довольно часто могли бы докладывать, что никакая система изоляции - ни стены тюрьмы, ни тройная охрана - не может помешать мыслям Тельмана проникать в мир, словно их разносят какие-то таинственные токи. Тельман продолжал оставаться сердцем немецкой компартии. Кровоточащим, но мужественным и полным веры в победу сердцем.

Кроне знал, что чем более жестоким становился режим нацистских застенков, тем сплоченнее становились заключенные, тем меньше оставалось уверенности в надежности тюремной стражи.

Что, если?..

Впервые, когда Кроне вернулся из Чехии, он задумался над тем, что, быть может, далеко не все обстоит так благополучно с прочностью нацизма, как ему казалось прежде. Когда Кроне, напуганный народной ненавистью к нацистам в Чехии, стал приглядываться к немцам, ему почудилось, что немало немцев делает вид, будто они являются нацистами. Чем усерднее клялся в своей правоверности немец, тем подозрительнее становился он для Кроне. Не страх ли заставляет их маскироваться под нацистов? Кроне стал внимательней вслушиваться в вольные шутки высокопоставленных нацистов, в рассказанные, как бы невзначай, антигитлеровские анекдоты, ненароком переданные тревожные слухи. Честное слово, нужно взять себя в руки, иначе он перестанет верить самому себе!

Да, будь его воля, он не стал бы держать даже в подземном каменном мешке такую потенциальную силу, как Тельман. Он втрое, вдесятеро быстрее вел бы в гестапо дела всех коммунистов. Каждый день жизни каждого коммуниста это слово правды, просочившееся из тюрьмы, это лозунг борьбы, призыв к сопротивлению Гитлеру и его хозяевам, среди которых главный, конечно, хозяин и самого Кроне - Ванденгейм.

Чем остановить этот поток правды, какой плотиной? Хватит ли золота у Ванденгейма и у всех остальных - морганов, рокфеллеров, меллонов и дюпонов на постройку такой плотины? Неужели приходит время, когда идеи и слово начинают весить больше чистого золота? Ведь если так - конец! Конец всему, всем им!.. Кроне нервно повел лопатками: неужели этот отвратительный страх прополз за ним даже сюда, в самую цитадель фашизма, где он всегда чувствовал себя так хорошо и уверенно? Кроне медленно поднял руку и закрыл ею глаза.

Через несколько дней, когда немного оправившийся от предыдущего допроса Лемке обрел способность воспринимать окружающее, Кроне устроил ему очную ставку с Тельманом.

Лемке смотрел на обросшего седою бородой богатыря, сидевшего перед ним на носилках. Да это тот же их любимый, неукротимый Тэдди. Это его глаза прежние, умные, горящие неугасимым огнем мужества глаза Эрнста Тельмана.

Поняв, что они узнали друг друга, Кроне издевательски проговорил тоном соболезнования:

- Пока господин Лемке не ответит на наши вопросы, господин Тельман не получит ни глотка воды... хотя бы нам пришлось уморить его жаждой.

И провел рукою по стоявшему тут же графину с водой.

Лемке видел, как судорога свела челюсти Тельмана, и тотчас исчезло последнее сомнение: да, перед ним настоящий Тельман. Что-то вроде улыбки тронуло бескровные губы вождя, и он прошептал, глядя в глаза Лемке: