Золотой век - Евгений Игоревич Токтаев

«Не будем прощаться. Я люблю тебя».

— Я люблю тебя… — прошептала она еле слышно.

Её будто молнией ударило. Она бросилась вниз к полупустому лагерю, где остались одни торговцы, да брошенные рабы. Растолкала одного из купцов.

— Чего тебе, женщина? — проворчал он сердито.

— Мне нужен твой корабль! Я заплачу, сколько пожелаешь!

Глава 12. По делам их

— … я-а-а-в-а-а…

Крик захлебнулся. Мальчишка пробежал ещё три шага прежде, чем его колени подломились. Он неловко махнул рукой, пытаясь схватить то, что жгло спину огнём, но так и не сумел. Рухнул лицом вниз. Он всё ещё кричал, но уже беззвучно. Не вздохнуть. Из перекошенного мукой рта хлынула кровь. Мальчик пытался ползти, но сведённые судорогой пальцы лишь бессильно скребли твёрдую землю.

— Ну-ка, отдай.

Убийца вырвал из тела ребёнка дротик и ногой перевернул его тело.

— Оглохнешь тут с тебя. Свинья и то тише верещит.

Хриплый голос полон презрения. Молодой голос.

В широко распахнутых от боли и ужаса глазах отражалась лишь серая мгла. Мальчик уже не видел своего убийцу.

Тот был всего лишь на пару лет его старше. Коротко остриженный, крепкий. Черты лица резкие, будто топором рубили. Губы изуродованы старым шрамом, можно сказать, что их и вовсе нет. В глазах плескалась злоба.

Он стоял в преддверии царства смерти, укутанный серой пеленой тумана. За спиной слышалось движение множества ног, виднелись тёмные размытые силуэты, но все они не были реальными здесь, в сумраке, вне мира смертных.

Но это чувство вневременья длилось недолго. Текли в вечность мгновения, тени двигались, обретали плоть.

— Ох-хо! Отличный бросок, парень! — подошедший седой старик, хлопнул подростка по плечу.

— Перехваливаешь его, Феникс, — недовольным тоном заявил другой муж, Эвритион, сын Актора, одетый в китуну с узором, что ткали женщины фессалийского племени мирмидонян, — смотри, он даже не проткнул сопляка насквозь.

— А расстояние? Да девять из десяти мужей и не добросили бы.

— Да ладно? — фыркнул Эвритион, — ты заговариваешься, Феникс, верно, от старости. Я бы не взял в поход мужа, что не способен докинуть дротик до цели на таком ничтожном расстоянии.

— А глаз какой верный? — не сдавался старик Пелей по прозвищу «Финикиец»[112], — в таком-то туманище!

Никто давно не удивлялся той опеке, которой он окружил этого изуродованного безродного мальчишку. То есть поначалу, конечно, дивились. Но объясняли просто — бездетный старый Феникс страстно желал сына, которого ни жёны, ни наложницы ему не подарили. Злые языки говорили — это отец Феникса его проклял бесплодием, когда застал на ложе со своей любимой рабыней.

Однако одержимость старика наследником не объясняла, чем ему приглянулся именно этот злобный зверёныш. Пелей мальчишку опекал, как иные родных сыновей не опекают. Впрочем, старик давно уже чудил. «Финикийцем» его прозвали за любовь к пурпуру. Причём, если не мог он разжиться дорогой сидонской китуной, то всё равно хоть какой-то пурпурный клочок в одежде жаждал иметь. Сейчас вот волосы лентой пурпурной стянул. Всем говорил, что после нынешнего предприятия купит царский плащ-фарос. Ничего больше не нужно, ни рабов, ни скота. Плащ царский нужен.

Из тумана возникла фигура Тесея. Басилей бросил взгляд на убитого мальчика, потом на Лигерона. Хмыкнул.

— Твой первый?

— Нет, — сказал Лигерон.

Тесей заломил бровь и сказал:

— Заметно. Я после своего первого кашу внутри не удержал.

— Я не блевал, — процедил Лигерон.

Вдалеке раздался дребезжащий призыв избиваемого медного листа.

— Услышали… — прошипел Лигерон, — сопляк верещал, как…

— Скорее заметили, — возразил подошедший Анкей-островитянин, — вроде светлеет.

Туман действительно мало-помалу редел и поодаль уже виднелось селение.

— Не важно, заметили или услышали, — сказал Эвритион, — надо поторапливаться.

В правой руке он сжимал окровавленную критскую обоюдоострую секиру и при этом пальцами удерживал за волосы отрубленную седую голову. Мёртвое лицо перекошено, рот распахнут в застывшем крике. То был пастух, дед убитого Лигероном мальчишки. Он не мог убежать, да и не пытался. Из оружия только посох, которым он попытался ударить Эвритиона. Тот снёс старику голову одним ударом.

— Поспешность важна лишь при уловлении блох, — усмехнулся Анкей, — это же не город. Там и ворот нет, чтобы мы могли в них на плечах бегущих ворваться.

Его веселили и бесили одновременно эти суетливые муравьи,[113] сухопутные дурни, которые, сойдя с кораблей, начинали вести себя подобно лисе в курятнике, то есть душить всё и вся без разбору.

Так они повели себя на Лесбосе. Он, Анкей-островитянин, пират, хорошо знал, когда овец следует стричь, а когда резать. На Лесбосе следовало стричь. Всего лишь требовалось стрясти с местных жратву, но эти сухопутные сразу начали убивать.

Вот и теперь спешат, будто живут последний час и хотят вдоволь насытиться кровью. Это первое селение в Ассуве. Их тут много, этот берег богат. До Милаванды меньше двух дней пути. Эргин говорил, что наместник Хатти войско держит только там. А стены впереди… Да разве же это стены? Куда спешить?

Последний вопрос он задал вслух.

— Нечего жевать сопли! — заявил Тесей, что самозванно объявил себя вождём после ссоры с Ясоном на Лесбосе, — нас сильно поубавилось. Ты хочешь, чтобы они дали отпор? Вперёд!

Он потряс копьём, перехватил щит и побежал к селению. Ахейцы взревели и бросились за ним. Лишь немногие, как уговорились загодя, остались и теперь тянули канаты, вытаскивали корабли на берег. Анкей задержался. Корабли — это святое.

Та ссора расколола войско, а туман лишь усугубил начатое гордыней вождей и в результате здесь высадилось не более трети аргонавтов, как они себя прозвали, воздав хвалу феспийцу, строителю кораблей.

Где очутились остальные, Тесей не имел ни малейшего понятия, и делал вид, что это его совершенно не интересует.

Анкей-островитянин видел едва заметные силуэты кораблей, прошедших южнее. Он, в отличие от многих, совсем не обрадовался расколу и не спешил бросаться сломя голову в бой. Так, конечно, о лучшей добыче стоит забыть. Хорошо, если вообще хоть какая-то будет, но зато больше шансов сберечь голову на плечах. В тумане ему казалось, что стоит только руку вытянуть в серую мглу, как там её мигом оттяпает злобный кетеец. Они давно уже считают эту землю своей. С другой стороны, кто не рискует, тот не пьёт хиосское.

В селении не было внешних стен, но дома выстроены вплотную друг к другу, без малейших промежутков. Окон нет. Даже дверей нет. Вход в дома — квадратные отверстия в крышах.

Внутрь попасть можно только по лестнице, а для скота был обустроен деревянный пандус, который легко убрать. Впрочем, большую часть скотины местный народ, именем