Исповедь Мотылька - Айя Субботина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я сказал это себе.
— Как неожиданно. Дай угадаю: сейчас ты предложишь устроить мне еще одну выставку, или организуешь протекцию у своей будущей третьей жены, или снова закинешь денег на карту? Именно так ты решаешь все наши проблемы, Олег.
— Это пиздец больно, — спешу ее порадовать. — Ты только что потопталась по моему эго сильнее, чем это делали партнеры в пору моей бизнес-молодости.
Она никак не реагирует, но когда а наклоняюсь вперед, чтобы втянуть ее запах, короткие прозрачные волоски на ее шее становятся дыбом.
— Если бы не мой без пяти минут бывший брак, Воробей, я бы нагнул тебя прямо на этот стол и трахал до тех пор, пока ты не усвоишь урок, что мое старое больное Эго лучше не бить по яйцам.
— Если бы не миллион и одно сомнение, — почти зло бросает оно, — мое собственное сомнение. Если бы не твоя непробиваемая глупость и привычка не решать проблемы, а бежать от них, я бы давно сама трахнула тебя… — она обрывает себя на полуслове, точно вырвавшиеся слова ей самой кажутся, по меньшей мере, странными, неуместными, обидными. — Каково оно, пытаться убежать от себя? — добавляет, снова разворачиваясь ко мне спиной. — Получается?
Ее плечи едва заметно подрагивают так, что мне кажется, будто она плачет. Я не согласен с ее словами, уж что-что, а проблемы я решать умею. И делаю эту регулярно, иначе бы не поднялся в финансовом плане так высоко, как сейчас нахожусь. Вот только же она не про деньги, не про все эти машины, дома, дорогущие безделушки и возможность отдыхать на самых престижных курортах мира, будь они неладны.
— Уходи, Олег, — говорит, не глядя на меня. — И больше не возвращайся. Ты говоришь, что тебе больно, что я потопталась по твоему эго. Прости. Только ты мне делаешь больно куда чаще. И если топчешься, то сразу по сердцу. Уходи.
Когда делаю шаг к ней, еще практически не понимаю, зачем. Потому что разум полностью согласен с ней. Потому что лучше для нас обоих будет больше никогда не видеться. Поставить жирную точку и забыть. По крайней мере, постараться. Время лечит, и все будет хорошо. Особенно у нее, Воробей еще молодая, она еще найдет…
Я прижимаюсь к ней сзади, обнимаю и кладу голову на узкое плечо.
Я не хочу больше убегать. Не хочу искать причины, почему не могу быть с ней — с женщиной, которую хочу до безумия. Которую люблю до безумия. Можно сколь угодно долго обманывать себя, приводить аргументы, почему у наших отношений не может быть развития, настоящего и полноценного развития, только глубоко в душе я понимаю, что мне нужна именно она. Что именно к ней я шел, бежал и тащился на карачках все эти годы. И если сейчас уйду — это будет правильно для всего мира за пределами этих стен. Но станет катастрофой для нас двоих.
Такой себе выбор, в котором, собственно, выбора и нет. Потому что, что мне целый мир, если в нем не будет ее?
— Я не уйду, — шепотом даже не в ухо, куда-то в волосы. — Прости.
Она пытается избавиться от моих рук, но делает это очень слабо, точно надеется, что я сам ее выпущу. Но я обнимаю лишь сильнее.
— Не получается убежать. Совсем.
— Может, плохо бежишь?
— Не хочу бежать лучше. Вообще больше не хочу бежать.
— Старость — не радость? — с явной усмешкой, которую я не вижу, подначивает она.
— Не знаю, как встречусь с ней, так и спрошу.
Я чувствую, как тесно в паху, каким возбуждением налился член, что сейчас упирается Воробью в область поясницы. Да я так ее хочу, что начинает отключаться голова. Крови явно не хватает, чтобы покрыть работоспособность двух важных органов, потому тело выбирает тот, что ниже пояса.
И все же возбуждение — это лишь последствие. Приятное, будоражащее, требующее разрядки и страсти. Но всего лишь последствие. Первопричина куда глубже и стократ важнее. И в ней ни капли сомнений. Теперь нет.
— Я люблю тебя, Воробей. И выгнать теперь меня сможешь только ссаными тряпками.
Она вздрагивает и задирает голову, пытаясь посмотреть мне в лицо.
— Очень надеюсь, что таких тряпок у тебя нет, — говорю, глядя в большие глаза, которые вот-вот готовы пролиться слезами.
— Кто тебя учил признаваться в любви? — говорит одними губами. — Всю романтику испортил, толстокожий ты неандерталец.
— Я научусь, какие мои годы, — улыбаюсь ей и наклоняюсь вниз, чтобы коснуться мягких полуоткрытых губ.
Это не очень удобно, но настолько ярко, что меня едва и самого не потряхивает от невероятного разряда через все тело. Мы будто оголенными проводами соприкоснулись.
Касаюсь ее языком, медленно провожу по губам, ощущая, как дрожит Воробей в моих объятиях, как подается задницей назад, делая мое возбуждение еще острее, еще насыщеннее. Да еще несколько таких ее касаний — и я кончу в штаны. Не как неопытный юнец, но как мужчина, который сгорает от желания овладеть своей женщиной.
— И еще, — я отрываюсь от поцелуя и теперь говорю в ее ухо, обжигая его своим дыханием. Воробей обхватывает мои руки по верху своими, цепляется, точно боится, что я могу ее выпустить. Она невероятно чувственная, невероятно податливая и, судя по всему, невероятно возбуждена. — Раз уж мы выяснили, что о старости я знаю только из телевизора и ютуба, имей в виду, память у меня очень хорошая — и твое обещание трахнуть меня на кухонном столе я обязательно тебе припомню.
Ее щеки заливает румянцем, Воробей закусывает губу и прижимается ко мне всей спиной.
— Это вырвалось случайно, — она прикрывает глаза и еще сильнее цепляется в мои руки, когда я прикусываю мочку ее уха, когда пробегаюсь языком по ушной раковине. — Не подумай, что я какая-то…
— Я думаю, что ты женщина, которая свела меня с ума. Поэтому прочь все сомнения. Хочешь — делай.
Я перестаю ее обнимать, но не убираю руки, а ладонями накрываю ее грудь. Воробец снова протяжно вздыхает и вытягивается в струнку, становясь на цыпочки. Даже сквозь толстую ткань халата я чувствую ее твердые соски. Совсем чуть-чуть поглаживаю их, мну в пальцах, выуживая из Воробья развратные стоны. Она вряд ли сама понимает, насколько эти звуки будоражат мое воображение, насколько усиливают мое и без того почти пиковое возбуждение.
Я хочу слышать эти ее стоны, хочу, чтобы она
