Когда отступит тьма - Майкл Прескотт

От ударов о ребра пуля была смятой, бесформенной, но Гандер все же узнал ее.

— Тридцать восьмого калибра, со срезанной головкой. Стандартная в местной полиции.

— Из ее револьвера, — сказал Уинслоу.

Гандер тоже так думал.

— Преступник отнял у нее оружие, — сказал он.

Преступник. Это слово глухо отозвалось в сознании Уинслоу. Он редко слышал его здесь, в пенсильванском захолустье. Ему приходилось иметь дело с огнестрельными ранами, но то были последствия несчастных случаев на охоте или оплошностей владельцев оружия, чистивших его заряженным. Однажды двенадцатилетний мальчик, взяв отцовский пистолет, прострелил себе ногу. Та история была скверной, но эта еще хуже. Это попытка убийства, а Уинслоу сталкивался с таким нечасто.

Он закончил обработку раны. Спросил анестезиолога:

— Как она?

— Показатели жизненно важных функций стабильны.

— Она выживет, — сказал Гандер.

Уинслоу велел ему не сглазить. Он не любил предсказаний успеха, пока разрез не зашит.

Приходилось накладывать много швов. Несмотря на усталость, Уинслоу работал тщательно, старался минимизировать шрамы. Вики Данверз предстояло много перенести.

И все же она выживет. Уинслоу был уверен в этом. Если б ее отыскали десятью минутами позже, или «скорая» ехала медленнее, или на дежурстве находился бы этот мясник Коттман, она скорее всего была бы уже мертва, и поутру флаг в административном центре Барроу развевался бы на середине мачты.

Но ей все-таки повезло. И она выживет.

Когда разрез был зашит, Вики переложили на каталку для перевоза в послеоперационную палату. Под кислородной маской губы ее шевельнулись, и Уинслоу расслышал тихое бормотание.

— Она что-то говорит.

Это было невероятно. Данверз все еще находилась под глубоким наркозом.

Бормотание продолжалось, негромкое, настойчивое. Уинслоу склонился над ней.

— Ничего не разберу.

Операционная медсестра спросила, почему это важно.

— Потому что неизвестно, кто стрелял в нее. Возможно, она произносит фамилию преступника.

Голос Вики заглушала маска. Уинслоу осторожно отогнул ее угол и наклонился поближе. Несколько долгих секунд слушал, потом выпрямился.

— Все в порядке, — сказал он медсестрам. — Можете везти. Ничего важного.

Тележка покатилась к выходу. Уинслоу провожал ее взглядом.

— Что она говорит? — спросил Гандер.

Уинслоу посмотрел на свои руки с длинными пальцами в латексных перчатках, ставших из белых темно-красными.

— Кровь, — ответил он. — Слишком много крови. Она вновь и вновь повторяет только эти три слова: «Слишком много крови».

Глава 16

Одна в совершенной темноте.

Эрика обхватила себя за плечи и попыталась думать. Должна существовать какая-то возможность осветить этот мир. Теперь она не может сдаться.

Но она устала. Страх с возбуждением изнурили ее, и былая эйфория исчезла напрочь.

Она больше не хотела напрягать всех сил. Хотела легкого спасения. И поймала себя на безрассудной надежде, что Бен Коннор с пистолетом и фонариком спустится в пещеру. «Я знал, что ты здесь, — скажет он, обняв ее. — Поисковая группа доложила, что обнаружен вход в пещеру, и я обо всем догадался».

Приятная фантазия, не более. Поисковая группа не видела входа. О нем никто не знал. И Бен, где бы он ни был, чем бы ни занимался, не придет к ней на помощь.

— Придется спасаться самой, — произнесла Эрика, голос ее, призрачный, жуткий, уплыл в темноту.

Да, самой. Но у нее нет сил.

Было бы гораздо легче просто ждать возвращения Роберта. Она даже не стала бы сопротивляться. Легла бы на стол, запрокинула голову и, когда Роберт занес бы нож, подумала бы о черных водах Эгейского моря, об отливе, несущем ее к смерти. Нож опустился бы, лезвие коснулось бы ее горла, и она утонула бы в струе теплой, соленой крови. Как утонул отец, как нужно было утонуть ей много лет назад. Тогда ее спасла иллюзия, теперь не спасло бы ничто.

«Тебе нужен свет».

Эти слова возникли в сознании произнесенными чьим-то — возможно, ее, возможно, нет — голосом.

— Конечно, нужен, — сказала Эрика вслух резким тоном. — Но здесь нет никакого света.

«Ты не искала».

— Я не могу искать. Я ничего не вижу. В том-то и все дело.

«Существуют другие способы видеть».

Эрика хотела было резко ответить, потом осознала, что спорить с собой бессмысленно.

Если только она спорила с собой. Может, слышала чей-то чужой голос?

Здесь, под землей, нет бронзовых статуй, но предположим — только предположим, — что подобное богоявление не исключено.

Вероятно, она просто сходит с ума. И все-таки в последних словах Эрика находила какую-то логику.

Другие способы видеть…

Видеть можно воображением, памятью или…

Памятью.

Она же помнит пещеру и ее обстановку. Знает, где что находится. Может представить все зрительно, стол посреди зала, керосиновую лампу на каменном выступе, шкафчик у задней стены и клубы дыма, поднимающиеся из жаровни на полу…

Эрику поразила мысль, такая простая и значительная, что у нее перехватило дыхание.

Роберт разводил огонь в жаровне.

А для этого ему нужны были спички — по-видимому, он носил их в кармане, но скорее всего хранил здесь, в пещере.

Спички или газовая зажигалка. Но Эрика была интуитивно уверена, что Роберт не стал бы пользоваться зажигалкой, воздержался бы от применения современных приспособлений, раз это возможно.

Если спички хранятся здесь, они должны быть в шкафчике. Положить их больше некуда.

Эрика подняла голову. Усталости уже не ощущалось. У нее появился план, появилась возможность спастись.

И цель. Если Бен Коннор не может прийти к ней, она сама пойдет к нему.

Эрика осторожно спустилась со стола, затем протянула назад руку и нашла все еще привязанный ремнем левый сапог. Отвязала его, подтянула носок и обулась. Потом, ориентируясь по столу, повернулась лицом к дальней стене.

Идти туда? Рискованно. Если каблук угодит в какую-то трещину, она может растянуть связки или сломать лодыжку. Это конец.

Эрика опустилась на четвереньки и поползла.

Вокруг была только тьма, океан тьмы, не слышалось ни звука, кроме собственного неглубокого дыхания и шороха ее продвижения по каменному полу.

Она подумала: просто поразительно, что может сделать человек, дабы уцелеть. Но потом вспомнила Бена и поняла, что хочет не просто уцелеть. Хочет жить.

Сколько лет прошло с тех пор, как она испытывала это желание, это страстное стремление — не просто существовать, а жить полной жизнью? Пожалуй, все кончилось, когда не стало отца и она оказалась под попечением матери, внезапно ставшей чужой, в доме, оглашаемом пьяным смехом, очень похожим на плач.