Горожане - Валерий Алексеевич Гейдеко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И чувство уверенности пришло ко мне не сразу. Помню, первые недели боялся, что на заседании кто-нибудь остановит меня, перебьет, бросит ироническую реплику, и все сразу догадаются, как я волнуюсь, чувствую себя не в своей тарелке. Нет, ничего. И каждый раз вздыхал облегченно: слава богу, пронесло. Оказывается, само кресло приподнимает тебя, и любая мелочь приобретает неожиданное значение: кашлянул, потер ладонью щеку, рисуешь карандашом чертиков на бумаге — во всем видят символику, тайный знак. Глупость, конечно, но я стал говорить медленнее, с расстановкой, и почувствовал, что в моих паузах появились значительность и весомость, а заметив это, обрадовался.
А «внутривидовая борьба» на комбинате! Сгоряча, по молодости, я с головой окунулся в бурлящее море взаимных обид, претензий, наветов. Начальник цеха жаловался на главного механика, тот — на своего заместителя, заместитель — на председателя завкома, и все — доверительными голосами, со множеством убедительных фактов — садись и тут же пиши приказ об увольнении!.. Но когда провинившийся являлся, и я, разумеется, терпеливо внимал ему, то за каких-нибудь несколько минут картина менялась в корне, и вот уже прокурора приходилось мысленно усаживать на скамью подсудимых, а радостно улыбающегося подсудимого освобождать, чтобы тот с волнением и гневом принялся зачитывать обвинительный акт. Все запутывалось, понять было решительно ничего невозможно, и я понял, что нужно т р е т ь е м н е н и е, нужна, как минимум, еще одна точка зрения, беспристрастная, объективная. А еще лучше — несколько р а з н ы х суждений, чем больше, тем лучше.
Когда выяснилось, что я не собираюсь «пускать кровь», поток обвинений стал мелеть, жалобы приобретали более мирный и камерный характер, и непримиримые враги, которые только что схлестывались на планерке, в конце заседания улыбались и пожимали друг другу руки. Корабль продолжал плавание, за борт никого не выбрасывали. Но прежде, чем я усвоил нехитрую, в сущности, истину: нельзя доверять только одной точке зрения, все-таки успел, кажется, наломать дров. Понятно, и на этот курс самообразования тоже ушло несколько месяцев.
Ну, а «притирка» к людям! Нужно было найти ровный тон, но для каждого он звучал по-своему, особо; это сейчас я достаю связку ключей и почти вслепую открываю любой замок, а тогда сколько вариантов приходилось перепробовать, пока сработает механизм!
Перед тем как уехать в Москву, бывший директор комбината Котельников предупреждал меня: самое главное и самое трудное — отделить основные проблемы от второстепенных, не лезть в частности, мелочи, запутаешься, и ни одна душа не спасет.
Я убедился в этом сразу же: за короткий, в несколько недель период «безвластия», пока меня назначали и утверждали, скопилась масса вопросов, срочных, безотлагательных, которые надо было решать не медля ни минуты… Они захлестывали, и все равно мне казалось, что многие важные дела проплывают мимо меня, я хватался то за одно, то за другое. Вот тогда я и вспомнил своего предшественника: он объяснил, как отпирать дверь, да только забыл сказать, где лежит ключ от нее.
Я не успевал следить за тем, как разрастается комбинат. Строились новые цеха, реконструировались старые, расширяли виды изделий — клееная фанера, канифоль, кормовые дрожжи… Важно было правильно расставить людей, а их не хватало, вернее, не хватало тех, кого я знал лично и на кого мог положиться, других же приходилось контролировать или дублировать, а это совсем не дело.
Да, как вспомнишь все синяки, которые я успел набить за неполных два года, не по себе становится. Многое с тех пор изменилось во мне, и однажды, вспоминая прекраснодушные иллюзии молодости, которые сохранились в тайных глубинах души, я подумал с удивлением: во мне уживаются как бы два разных человека, иногда они вступают в противоречие, сталкиваются друг с другом, и, боюсь, не произошло бы короткое замыкание, как бывает, когда электробритву с напряжением 127 вольт включают в 220-вольтовую сеть.
«Ладно, электрик! — оборвал я свои сумбурные размышления. — Пора ехать». Опять начал моросить дождь, но он меня уже не раздражал. Не знаю, почему, настроение поднялось: «Нет, так просто, без боя, я не дамся!»
Посмотрел на часы — еще сорок минут в моем распоряжении. Можно было бы отсюда, со стройки, сразу поехать в горком, и все же я решил заскочить на комбинат. Сейчас можно ожидать любых сюрпризов.
В приемной ко мне рванулся Стеблянко, размахивая какой-то бумажкой. Я остановил его, попросил немного подождать. Галя разговаривала с кем-то по телефону, кажется, с подругой, быстро попрощалась с ней и сказала возбужденно:
— Колобаев просил позвонить. Срочно.
— Я собираюсь к нему.
— Нет, нет, он просил не приезжать, а позвонить.
Вот, пожалуйста, еще новость. Секретарь горкома отказывается принять. Н е п р и н и м а е т. Я почувствовал, как уверенность и спокойствие, только что обретенные на стройке, мигом выветрились. Придется опять спасаться валерьянкой. Сколько выпил я ее за последнее время — цистерну, не меньше. Стыдно, неловко, но все же лучше, чем разговаривать дрожащим голосом.
Я немного подождал, почувствовал, как внутри все обмякает, как напряжение отпускает меня, и потянулся к зеленому аппарату, набрал номер Колобаева.
— Выяснили что-нибудь? — спросил Фомич суховато, словно мы и не уговаривались о том, что я должен был подъехать к нему.
Меня это покоробило, и, понимая, что допускаю тактическую ошибку, напрашиваюсь на то, чтобы мне указали на дверь, я сказал:
— Выяснил. Через десять минут я готов приехать к вам, как мы договаривались.
— Нет, — поспешно возразил Колобаев. — У меня… — он помедлил, — обстоятельства изменились. Расскажите пока в общих чертах, что узнали.
— Если в о б щ и х ч е р т а х, — сказал я, специально упирая на эти слова, — то произошло следующее. Есть на комбинате один рационализатор, фамилия его Авдеев, который решил усовершенствовать очистку стоков. Но, видно, знаний ему не хватило, да и руководство не пошло ему навстречу, вот и не дотянул он…
— Пожалуйста, покороче, Игорь Сергеевич, ближе к делу! — перебил меня Колобаев.
Эта реплика почему-то задела меня,
