Горожане - Валерий Алексеевич Гейдеко

Чантурия ничего не ответил, и мы принялись за остывшее филе.

«Меня, честно сказать, это мало волнует, — вернулся он к прежней теме. — Мне бы со своей супругой разобраться. В последнее время она меня совсем поедом ест. Какой, говорит, ты грузин! Грузины — народ темпераментный, веселый, пробивной, а ты кисель. В бумажки уткнулся и ничего не видишь…»

Я вспомнил этот давний разговор в ресторане и подумал: не пошла ли жена в новую атаку на Гурама? Что-то слишком грустный он сегодня. Но не успел я деликатно сформулировать вопрос, как Чантурия огорошил меня. Отводя глаза в сторону, запинаясь, он сказал:

— Знаете, Черепанов предложил мне вчера… чтобы я стал главным инженером.

— Вот как…

Я прикинул в уме расстановку фигур: Чантурия вместо Черепанова, Черепанов вместо… Новикова?

Нет, не может быть! Вадим умен и хитер, чтобы раскрывать свои планы. Или в этом и есть коварство: бить по противнику прямой наводкой среди белого дня?

Это уже новый сюжет в моих взаимоотношениях с Черепановым. Я понимал, что ему хотелось видеть на комбинате другого директора, но все-таки своей кандидатуры он никогда еще не выдвигал. Впрочем, Вадим настолько самонадеян, что от него всего можно ожидать. А он даже и не представляет, какая гора забот и волнений, какая ответственность ляжет на его плечи, как только он сядет в директорское кресло. Только там не будет никакой широкой спины, за которую можно спрятаться.

— Вот как, — повторил я. — Интересную новость вы мне сообщили, Гурам Шалвович!

Чантурия виновато отводит глаза в сторону. Да, теперь все сходится: и хочется ему стать главным инженером, и передо мной неловко, и темпераментная жена провела дома наглядную агитацию. Попал в переплет, бедняга!..

— Барвинский, на совещание, — раздался по селектору голос секретарши.

— Приглашай, пусть заходит.

Тот вошел уверенной походкой человека, привыкшего появляться в просторных, хорошо обставленных кабинетах. Когда он открыл дверь, часы пробили десять ударов. Я мельком оглядел управляющего трестом и снова (в который раз!) позавидовал его вальяжности: словно он только что плотно, с удовольствием и знанием дела пообедал, выпил стопку коньяку и теперь, повеселевший, добродушный, готов немного заняться и делами. Я загадал: сейчас Барвинский усядется поудобнее в кресло, расстегнет пуговицу пиджака и эффектным жестом, словно струну на гитаре трогает, расслабит подтяжки. Все!

— Кого ждем? — спросил Барвинский добродушно, словно не для делового совещания мы собрались, а на вечеринку.

— Кандыбу. Сейчас должен подойти.

— А-а… — протянул Барвинский и щелкнул подтяжками. — Нервный он стал какой-то. Скоро на людей кидаться начнет.

Наконец появился Кандыба — медленно подошел к креслу, сел и несколько раз шумно вздохнул. Потом озабоченно посмотрел на часы:

— Не опоздал? У меня без пяти.

— А у нас уже семь минут, — уточнил я. — Ладно, не на банкет пришел, можно и опоздать.

— У тебя небось швейцарские? — усмехнулся Барвинский.

Кандыба оставил вопрос без внимания, сокрушенно вздохнул: отстают, наверное. Надо мастеру показать…

Чантурия тихо грустил в стороне, полузакрыв свои жгучие глаза.

— Ладно, начинаем, — произнес я жестким голосом, как бы подводя черту под весельем и прибаутками. Вытащил из ящика стола вчерашнюю городскую газету и показал пресловутую статью, где подчеркнул красным карандашом то, что говорилось о Доме культуры.

— Все читали?

Кандыба кивнул, Чантурия промолчал, Барвинский отрицательно замотал головой, но по короткой его усмешке я понял, что он читал, и, видно, не без тайной радости.

— Ну, что будем делать?

— Если взять нынешний год, — благодушно начал Барвинский, — то ничего. Все фонды уже съели.

— Увы, — грустно подтвердил Кандыба.

— Ну, не знаю, — рассердился я, — как вы питаетесь этими фондами, только пятый год резину тянете. Делайте, что хотите, только к Новому году дом должен быть готов. Работы всего на неделю.

— Не-ет, — возразил Кандыба. — Остекление, полы, побелка… — начал перечислять он.

— Фондов нет, — повторил Барвинский безмятежным тоном, словно этот факт доставлял ему большое удовольствие. Я смотрел на круглое розовое лицо с младенческим белесым пушком на щеках, и во мне нарастало раздражение. Как же надо любить себя, чтобы к сорока годам сохранить цветущий вид! Есть ведь люди, которые умудряются не пропускать сквозь себя неприятности, словно эмульсией защитной пропитаны.

— Тогда стройте без фондов, если все растранжирили! Меня ни о чем не спрашивают, когда трясут за шиворот, — давай, и все!

Барвинский обиженно поджал губы. И тут голос подал Чантурия:

— Какие у нас пусковые объекты? В последнем квартале?

Вот молодец! Ставит разговор на реальную почву. С моими-то угрозами далеко не уедешь.

Барвинский принялся лениво перечислять:

— Дворец бракосочетаний, больница — инфекционный корпус, теплоцентраль — третья очередь…

— Вот, кстати, — перебил я, — что, в городе так часты эпидемии? Не продохнуть? Нельзя ли перебросить рабочих на Дом культуры?

— План, — вздохнул Барвинский. — Министерство не разрешит.

— Давайте договорюсь с Котельниковым. — Я положил руку на аппарат. — Хоть сегодня.

Разумеется, я не был уверен в этом полностью. И все-таки надежда была — Котельников по старой дружбе помогал нам решать многие сложные вопросы.

— У нас свое министерство, — снисходительно пояснил Барвинский. — И заказчик у больницы свой — горсовет. Прижимайте объекты комбинатские.

Я чувствовал себя, как в мышеловке. Туда нельзя, сюда нельзя, что же можно, черт возьми?!

— А какие объекты у нас?

Барвинский кивнул в сторону Кандыбы — его, мол, дело.

— Картонная фабрика, компрессорная, ясли-сад, — принялся перечислять Кандыба. Сбился, запутался. — Нет, надо сходить за документами.

Он не спеша стал разворачиваться, приподнялся и направился к двери. Можно себе представить, сколько с его темпами он будет путешествовать до кабинета и обратно, копаться в бумажках. Барвинский снисходительно и сыто улыбался, наблюдая за моим заместителем, и с