А. С. Секретная миссия - Александр Бушков

– Вы не боитесь, что вас опознают? – спросил Пушкин, с неудовольствием ощущая, что инициатива ускользает из их рук.

– Ах, вы об этом… Глупости. Весь образованный мир, все те, кого это интересует, прекрасно знают, что лорд Байрон скончался в Греции от лихорадки и погребен в семейном склепе. Что до некоторого сходства… Британцы, как вы, может быть, слышали, чрезвычайно эксцентричный народ, и нет ничего удивительного – или противозаконного – в том, что некий земляк известного поэта под влиянием любви к его творчеству придал себе сходство со своим кумиром, тщательно скопировал внешний вид, прическу, манеры… Примеры бывали. Чудаков в Британии предостаточно, и мистер Гордон – один из них… – Он язвительно улыбнулся. – Не смею вам ничего запрещать. Наоборот, я прямо-таки настаиваю, чтобы вы повлекли меня к полицейским чиновникам, к судьям, обвинили громогласно в том, что я – не мистер Гордон, а покойный поэт Байрон, расхаживающий по земле в новом обличье. Что я дружу с джиннами, занимаюсь черной магией… Вы действительно готовы так поступить? Лет триста назад вы встретили бы живейшее понимание у властей, но сегодня, боюсь, любой судья отпустит меня с подобающими извинениями а вам мягко посоветует навестить доктора, специализирующегося на душевных болезнях… – Он коротко, трескуче рассмеялся. – У просвещенных и цивилизованных времен есть свои положительные стороны для таких, как я, вам не кажется?

– Оставьте, – уныло сказал Пушкин Красовскому, видя, что тот сунул руку за отворот фрака. – Вы же видели только что… Оружие на него действия не оказывает…

– Не мешайте человеку потешиться, – сказал Байрон с улыбкой. – Кстати, там, в сенях, от прежних хозяев остался топор, вилы, еще какое-то ржавое железо… Не желаете ли развлечься, господин Красовский? Весь дом и все, что в нем есть, – в вашем распоряжении. Что же вы смотрите на меня так зло, все трое? Я в чем-то перед вами виноват?

– Вы погубили моих друзей, теперь в этом нет никакого сомнения, – сказал Пушкин. – В Праге и Флоренции.

– У вас есть доказательства? Вы же не видели этого собственными глазами…

– Вы были в Вирджинии, когда там случилось это загадочное убийство, – сказал молодой американец. – Когда мистер Стайвесант был убит у себя в спальне ожившей статуей ландскнехта…

– Но вы же при этом не присутствовали, верно? – с непринужденной улыбкой сказал Байрон. – Насколько мне известно, полиция и суд пришли к выводу, что названного джентльмена убил его собственный камердинер. То, что ему удалось скрыться с помощью каких-то таинственных сообщников, не меняет дела.

– Хотите, я расскажу о вашей… затрудняюсь, как и назвать – хозяйке, повелительнице? – спросил Пушкин. – Во Флоренции она себя называла графиней де Белотти. Сейчас она именуется венгерской графиней Эльжебет Палоттаи и снимает дом на Миллионной…

– В самом деле? – поднял бровь Байрон.

– Она – джинн.

– Так что ж вы медлите? – театрально вскинул руки Байрон. – Исполните же свой гражданский долг, Александр Сергеевич, и вы, мой юный друг Эдгар Аллан! К судье, к полицмейстеру! Заявите под присягой, что в доме на Миллионной поселился джинн! Персонаж из «Тысячи и одной ночи»… генерал-губернатору! Немедленно!

Он с улыбкой наблюдал за собеседниками – невозмутимый, спокойный, уверенный в себе. Пушкин подумал с горечью, что этот субъект и в самом деле неуязвим в нынешние просвещенные времена – официальным порядком прижать его невозможно…

– Теперь вы видите, судари мои, сколь беспомощно выглядите? – спросил Байрон участливо. – А потому не вернуться ли нам к серьезному и подробному разговору о Мире Теней? Где вас готовы принять? Я расскажу вам, какие умения вы можете обрести, какие знания вам откроются…

– Подождите! – воскликнул По.

Он подался вперед, не сводя с Байрона горящего взгляда, весь словно бы светился внутренним воодушевлением…

– Да? – вежливо спросил Байрон.

– Вы хотите сказать, господин Принц Теней, что нынешнее положение сделало вас лучше, совершеннее?

– Вы и не представляете, насколько…

– Прекрасно, – сказал По, загадочно улыбаясь. – В таком случае… Вы были великим поэтом в той, прошлой жизни, я боготворил вас, учился у вас… Не логично ли будет предположить, что способности ваши стократ расцвели в этом вашем Мире Теней? Прочитайте мне какие-нибудь ваши новые стихи, сложенные уже после того, как… Только имейте в виду, что я знаю все, вами опубликованное… Ну что же вы? Это так просто – продекламировать пару строф… Что вам стоит? Убедите меня!

Повисло тяжелое молчание, которое в конце концов нарушил Пушкин, громко ударивший в ладоши.

– Браво, Эдгар! – воскликнул он. – В самую точку! Нечего ему декламировать! Потому что поэтический дар – от Бога, а от Бога эта сволочь отшатнулась… Кое-кто и в самом деле умер – великий поэт, а остался лишь дурацкий фокусник с набором нехитрых магических трюков! Что же вы молчите, сударь? Опровергните нас так, как предлагает этот джентльмен! Я уже не вижу улыбки, и рожа ваша далеко не так самодовольна… Медного гроша не стоит ваш Мир Теней, если он лишает человека того, что даровано Богом…

– А рожа-то покривилась! – злорадно вмешался Красовский. – Что, сударь, в точку?

– Вы плохо кончите, господа, – сказал Байрон уже без тени улыбки. – Я пытался обращаться с вами дружески и сделал все, что мог, чтобы найти взаимопонимание, я предлагал вам целый мир…

– Простите, очень уж там должно быть неуютно, – сказал Пушкин. – Так что мы, с вашего позволения, останемся там, где привычнее и уютнее…

– Интересно, с чего вы решили, что останетесь в нем? – тихо, уже совсем недобро поинтересовался Байрон.

Он поднял правую руку, и все вокруг пришло в движение: стены и потолок заколыхались, словно видимые сквозь дрожащий над костром жаркий воздух, потолочная балка-матица выгнулась вниз, будто щупальце спрута, поднялись, выгибаясь, половицы, череп подпрыгнул на столе, и его пустые глазницы вспыхнули, как раскаленные угли…

– А на это что скажешь, мерзавец? – крикнул Пушкин, сделал шаг вперед и ударил в лоб Принца Теней перстнем с загадочными знаками.

Скрежещущий визг пронесся по комнате, ввинчиваясь под череп нешуточной болью. Стоявший перед Пушкиным человек мгновенно изменил очертания, словно подхваченный ветром кусок плотного тумана, как-то странно расплылся, дернулся – и обернулся полосой тьмы, которая метнулась к окну, моментально просочилась наружу в незаметную щелку…

Пламя свечей дернулось, словно на них дунул кто-то сильный, невидимый, по комнате свистнул порыв холодного ветра.

– Сбежал, – сказал Красовский удовлетворенно. – А здорово вы его, Александр Сергеич… Слово какое знаете?

– Долго рассказывать, – сказал Пушкин, огляделся, подошел к столу и собрал в кучу разбросанные чертежи, без всякого страха и почтения отложив в сторону череп. – Думаю, делать нам здесь больше нечего, вряд ли он вернется…

Череп легонько колыхнулся – и вдруг произнес тем самым шелестящим, скрипучим голосом:

– Господин Брюс всегда подъезжал со своим камердинером, а нас в помещения не допускали, не могу знать, что там происходило, ваше сиятельство, сделайте милость, отвяжитесь…

– Эт-то еще что? – спросил Красовский, даже отпрыгнув на шаг.

– Спросите что-нибудь полегче, – сказал Пушкин. – Нам пора…

Что-то ударило его по ногам, и он едва не упал. Рядом вскрикнул Красовский. Глянув себе под ноги, Пушкин увидел, что половицы вновь пришли в движение, доски взметнулись вверх, с невероятным проворством и гибкостью изменяя форму, так что напоминали уже живые упругие щупальца. Что-то оглушительно щелкнуло, взметнулись клубы измельченной в порошок штукатурки – это перекрестья дранки оторвались от стен и, опять-таки выгибаясь так, что ничуть не напоминали уже сухие деревянные рейки, неким подобием рыболовной сети попытались накрыть мистера По. Американец отпрыгнул, отбиваясь рукояткой разряженного пистолета.

– Уходите! – крикнул Пушкин.

И без его совета его спутники опрометью кинулись к двери. Стол, обратившись в подобие животного, кинулся наперерез – череп покатился по полу и, кажется, продолжал какие-то свои занудливые жалобы. Дело оборачивалось скверно – дом оживал. Матица с треском лопнула пополам, и обе ее половинки, повиснув едва ли не до пола, обернулись чем-то похожим на безглазых змей с разинутыми зубастыми пастями. Одна попыталась ухватить Пушкина за локоть, он едва увернулся, услышал треск рукава, почувствовал резкую боль, как от укуса.

Громыхнул выстрел – это Красовский, отбивавшийся ногами от переплетения щупалец, в которые обратились половицы, выстрелил наугад. Подсвечники давно упали, парочка свечей еще догорала на полу, но в комнате воцарился мрак, в котором что-то не людски посвистывало, шипело, издавало другие звуки, не имевшие соответствия в человеческом языке.