А. С. Секретная миссия - Александр Бушков

Александр Бушков

А. С. Секретная миссия

О, тяжело пожатье каменной его десницы!

Часть первая

Три черных орла

Глава первая

Трое за одним столом

Господин Фалькенгаузен был невысок, лысоват и, следует откровенно добавить истины ради, никак не мог похвастать стройностью талии. Он стоял, сложив руки на выдающемся животе, с кроткой улыбкой многое повидавшего в этой жизни человека. Зато молодой человек, потрясавший перед ним кулаком, представлял собой забавную смесь наглости и боязливости, будто дворовая собака, подозревающая, что проникший на подворье бродяга прячет за спиной палку. Чем сильнее он волновался, тем яснее становилось понимающему человеку, что выговор у него саксонский.

– Что вы хотите этим сказать, черт побери?

– Ровно столько, сколько и было сказано, – смиренно, даже кротко ответил Фалькенгаузен. – Что эти штучки, которые вашей милости отчего-то угодно именовать талерами австрийской чеканки, мне не нравятся. Чрезвычайно, я бы уточнил, не нравятся.

Молодой человек в синем сюртуке передернулся, словно нечаянно коснулся лейденской банки и получил чувствительный удар электрической силой. Он вопросил с грозно-визгливой интонацией:

– Вы соображаете, черт вас побери, что разговариваете с дворянином?

Господин Фалькенгаузен терпеливо взирал на него снизу вверх с той грустной философичностью, что свойственна всякому многолетнему содержателю постоялого двора, пусть даже в соответствии с прогрессивными веяниями времени и называемого теперь «отелем».

– О да, разумеется, – сказал он с неким подобием поклона. – Вас это, быть может, и обескуражит, молодой человек, но мне, скромному держателю отеля, не раз приходилось разговаривать с дворянами, поскольку отель наш безупречен по репутации и охотно посещается благородной публикой. Мне приходилось, к примеру, говорить с английским лордом, с русским князем и даже, хотя вы вправе и не верить, с путешествовавшим инкогнито наследным принцем одного из германских владетельных домов. Дотошности ради можно добавить, что в прошлом году мне пришлось беседовать даже с персидским дворянином. Его титул, скажу вам по совести, звучал для европейского уха непривычно и причудливо, но его светлость, никаких сомнений, был самым что ни на есть доподлинным дворянином… и, скрупулезности ради, позвольте уж упомянуть, что его деньги, несмотря на диковинный вид и совершенно неудобочитаемые надписи, мне, тем не менее, понравились чрезвычайно… Не найдется ли и у вас каких-нибудь других денег, которые мне понравятся гораздо больше тех, что вы только что попытались заплатить?

Он смотрел скучающе, говорил лениво, чуть ли не равнодушно – и это, должно быть, взбесило молодого человека еще больше.

– Ну хорошо же, горе-трактирщик! – воскликнул он, делая шаг вперед и грозно кривя лицо. – Я вам покажу, как оскорблять безнаказанно…

– Господин Готлиб, – не меняя ни тона, ни выражения лица, произнес хозяин отеля «У золотой русалки», устремив взгляд в пространство за спиной синего сюртука.

На плечо молодому человеку тут же легла тяжелая рука. Инстинктивно он посмотрел через плечо – но тут же ему пришлось не то что поднять глаза выше, а еще и задрать голову. Господин Готлиб возвышался над ним, как крепостная башня над хлипким молодым дубочком. Казалось, его макушка касается почерневших стропил, перекрещенных высоко под потолком. Совершенно непонятным осталось, как человеку столь высокого роста и устрашающей комплекции удалось подойти со спины совершенно бесшумно.

Какое-то время царило напряженное молчание, нарушаемое лишь стуком колес только что подъехавшей почтовой кареты и кудахтаньем кур на заднем дворе. Господин Фалькенгаузен терпеливо ждал с кротостью христианского мученика, ввергнутого во львиный ров. Чуть позже он едва заметно улыбнулся, проницательным взором знатока человеческой природы усмотрев миг, когда молодой человек, несомненно, дрогнул.

И, подняв руку со сверкающим талером на уровень глаз молодого саксонца, заговорил с неприкрытой скукой:

– Вы меня безмерно удручаете, молодой человек. Вынужден вам напомнить, что здесь не Ганновер… вы ведь из Ганновера изволили к нам прибыть? Судя по ширине лацканов вашего новехонького сюртука, оттенку сукна и пуговицам, мы имеем дело с произведением славных ганноверских портных, и не перечьте. Так вот… Во-первых, вы, сдается мне, в юности читали слишком много плутовских романов. Это в них любой трактирщик или владелец постоялого двора – персонаж в первую очередь комический и не приспособленный к реальной жизни. В действительности же представитель означенной человеческой разновидности гораздо умудрен житейским опытом и прекрасно знаком с теневыми сторонами бытия… Право же, мой дорогой! В тысяча восемьсот двадцать седьмом году от Рождества Христова следовало бы подсовывать владельцу отеля что-нибудь более искусно сработанное. Тысяча извинений, но то, что вы именуете талерами… фи! Во-вторых, обращаю ваше внимание на то, что вы имеете честь находиться в Праге. – Он значительно поднял палец. – Не где-нибудь, а именно в Праге!

Слегка пошатываясь под тяжестью могучей десницы безмолвного, смотревшего сурово господина Готлиба, молодой саксонец в сюртуке ганноверского пошива прямо-таки взвизгнул:

– Ну и что?

Господин Фалькенгаузен поднял брови:

– Вы, в самом деле, не понимаете специфики места?! Я, коренной пражский обыватель, удручен и уязвлен в самое сердце… Да будет вам известно, что древний город наш примечателен во многих отношениях. Так уж сложилось, что в граде нашем испокон веков обитали весьма примечательные алхимики, колдуны и прочие мастера преудивительных искусств. Не счесть таких, которые именно под пражскими крышами превращали свинец в золото посредством философского камня, изобретали удивительные механизмы и приспособления, превращали металлы, как бы это выразиться…

– Из первоначальных в совершенно иные, – густым басом подсказал господин Готлиб.

– Совершенно верно! – воскликнул Фалькенгаузен. – Отлично сказано! Вот именно что – из первоначальных в совершенно иные! Вы прямо-таки поэт, господин Готлиб, это в вас удивительным образом сочетается с умением одним ударом кулака проламывать дубовую дверь… Вы поняли мою мысль, господин из Ганновера? В нашем городе, издавна славившемся всевозможными кунштюками, придумками и отточенным мастерством буквально во всем, прямо-таки стыдно вынимать из кармана столь примитивные подделки да еще дерзко именовать их талерами чеканки монетного двора нашего светлого императора… – Он спросил уже другим тоном, холодным и резким: – Прикажете послать за полицией, чтобы она по своему разумению рассудила наш спор? Или предоставим господину Готлибу право решить вопрос домашними средствами?

На молодого человека в синем сюртуке невозможно было смотреть без сострадания. Он пытался что-то пролепетать, но не находил слов.

– Господин Готлиб, – произнес Фалькенгаузен по-прежнему кротко, – как бы вы истолковали невнятные звуки, издаваемые данным человеком? С вашей поэтической проницательностью…

Господин Готлиб, не особенно и раздумывая, прогудел:

– Думается мне, он пытается нас уверить, что впервые в жизни допустил столь прискорбную ошибку, ужасно раскаивается и обещает никогда более не повторять столь прискорбных балаганных номеров…

– Какое совпадение! – живо воскликнул Фалькенгаузен. – У меня сложилось, ей-же-ей, то же самое впечатление! Эти слезы, ползущие по его румяным щекам, эти содрогания и телодвижения… – Он ласково похлопал по плечу всхлипывающего юнца. – Ну полноте, не стоит, мы же не звери и умеем отличить юношескую шалость от преступного деяния, караемого имперским судом без всякой милости… Отдайте мне то, что с вас причитается за ночлег и стол – и можете продолжать странствия. Не может же у вас не оказаться настоящих денег? Ага… Вот эта монета меня полностью устраивает. И эта. И эта… Нет-нет, эту не то что не показывайте, но и монетой не именуйте, иначе мы рассердимся… Так… Ну вот, счет сошелся, и даже более того – я остался вам должен сорок два крейцера. Соблаговолите подождать, пока я отсчитаю…

Но молодой человек в синем, едва ощутив, что его плечо свободно от каменной тяжести десницы господина Готлиба, крутнулся волчком, опрометью бросился в дверь и моментально исчез с глаз. Судя по грохоту шагов на лестнице, он старался покинуть отель со всей возможной прытью.

– Положительно, нынешняя молодежь – моты и ветреники, – произнес Фалькенгаузен, когда производимый бегущим топот утих. – В его годы сорок два крейцера для меня были астрономической суммой, не стыжусь признаться. А этот вертопрах о них и не вспомнил…