Письма к Вере - Владимир Владимирович Набоков

приезд я лучше вспоминаю свое житье здесь, нежели в прошлый раз, – может быть, потому, что живу сейчас в том же районе, в двух шагах от нашей бывшей улицы, – пошел посмотреть на дом, озирался и попал каблуком в жирную собачью кучу, от которой долго не мог освободиться. В парке было сыро, газонисто-терпко, плавали злые лебеди между игрушечных парусников, цвели желтые анютины глазки (больше, чем где-либо, похожие на личико Гитлера). Завтракать пришлось в ресторане, оттого что Саблины были приглашены. Солнышко мое, как тебе спится с маленьким моим? Напиши опять, скоро. Приэля я еще не успел до конца просмотреть, сделал бы это сегодня утром, кабы не строгий ритуал утренней уборки комнаты. Звонить ли мне Осе, который не только не явился, но не удосужился ко мне позвонить? Лурье все устроил с обедом – и, судя по намекам Саблиных, кое-что и там для меня соберут, т. е., вероятно, придется и там что-то читать. Читаю я и у Тырковой в среду. От Будберг и Harris должны быть ответ<ы> в середине будущей недели. Думаю, что 15-го уеду – если только не придется съездить в Лидз. От Зины ни слуха ни духа. Душенька моя, целую тебя нежно, обожаю тебя, не беспокойся ни о чем, люблю тебя.

радость моя, я видел тут на пруду, как мальчики пускали игрушечный дредноут, паровой.

люблю тебя. папочка

232. 8 апреля 1939 г.

Лондон, Бречин-плейс, 3 – Париж, рю ле Моруа, 31, отель «Роял Версаль»

8–iv

Любовь моя, спасибо за чудное письмецо – и штанишки. Я пишу тебе каждый день, но в четверг (после вечера) утром не успел, а в 11 уже нужно уйти – дать убрать (я, кажется, – да, пошел в музей), так что письмо ушло днем. Сегодня тихий день – завтракал у Haskell, сейчас вернулся (4.30) – у нее чудные дети – особенно девочка, которая отвечает, как наш – «4 с четвертью». Вчера был с Lee на футболе, он заехал за мной на автомобиле (удивительно симпатичный!), а потом отвез меня к Гринбергам. Савелий очень хочет чем-нибудь помочь – без конца расспрашивает о моем положении и т. д. Звонил Струве, написал Персу, буду у Струве в понедельник, чтобы составить циркулярное письмо (к Бэрингу). Больше не выйду сегодня, буду делать Приеля. Не могу себе простить, что не взял с собой своих бабочек – деревянную коробку. Если кто-нибудь сюда собирается – пришли мне ее! Очень мягко упаковав и надписав: «Très fragile! Very brittle! Papillons! Butterflies!», можно вполне послать по почте. J’essaye de faire mon petit Kardakoff. Жалко упустить. Кашель прошел. Нежность моя, счастье мое дорогое, целую тебя.

В.

Denis Roche – правильно.

233. 9 апреля 1939 г.

Лондон, Бречин-плейс, 5 – Париж, рю ле Моруа, 31, отель «Роял Версаль»

Светло-сизое воскресение9–iv10 ч. утра

Любовь моя, из-за праздника последние три дня были пустоваты, но с завтрашнего ствол недели заряжается опять. Сегодня парадный завтрак на 10 персон у Саблиных; в 4 я у Mrs Whale; а в 6.30 заедет за мной Лурье, чтобы везти на «банкет». Я тщетно звонил Флоре, и наконец выяснилось, что ее отец только что умер. Ответь быстро – написать ли ей два слова? Во вторник, думаю, получу ответы насчет «Sebastian» и тогда сразу явлюсь к Лонгу. Вера Марковна предлагает свести меня с изд.<ательством> «Heineman<n>» (что еще лучше «Duckworth»), у которого ее муж был rеаdеr’ом, – так что если Harris и Будберг дадут осечку, то один экземпляр пойдет к Heineman<n>’y, другой к Лонg’у. Это хорошо – с Голландией. По вчерашней открытке Е.<вгении> К.<онстантиновны>, маме чуть лучше – и очень удобно в больнице – как жаль, что раньше не переехала… Я люблю тебя дорого, мое драгоценное. Бунину написал, Парэсу напишу.

митеньку моего целу€ю

це€лую тысячу раз.

В.

234. 10 апреля 1939 г.

Лондон – Париж, рю ле Моруа, 31, отель «Роял Версаль»

10–iv, понед.10 ч.

Любовь моя и счастье (еще одна карточка – кажется, последняя – найдена в смокинге, – который я вчера в первый раз надел, – можно было и не надевать). Сейчас за мной зайдут, чтобы ехать играть в теннис, с М.<ихаилом> Сумароковым, легендарную шуйцу которого я вчера в клубе с благоговеньем ощупывал. Подумать – играл с бессмертными Wilding’ом, McLaughlin’ом, Gobert’ом, не говоря о всех современниках. Страшно симпатичный, всего 44 года, секретарь англо-русского клуба. После игры повезут меня к Чернавиной, где завтракаю, а оттуда к 5-ти к Глебу, где, вероятно, проведу весь вечер.

Вчера был очень удачный пасхальный завтрак здесь. Как-то я очень хорошо сошелся с милейшим гр.<афом> Шуваловым (приведшим своего мальчика – черноглазенького и ладного, – ему ровно столько, сколько нашему!). Шувалов (служащий в «Paramount», декоратором) обещал мне хорошего театрального агента, у которого оставлю пьесу, если у Родзянки ничего не выйдет. Люблю тебя. Был и священник в ультрамариновой рясе, была и Тыркова (злющая, усатая), с которой вплотную поговорил о возможностях субсидий и т. д. Буду у нее в среду. Днем посетил Mrs Whale, которая уже поговорила обо мне с Lady McDougall, которой, условлено, что напишу сегодня, чтобы с ней встретиться. Это архибогатая дама. Вернулся, застал нескончаемое чаепитие у Саблиных, а в 7 заехал за мной и за Над.<еждой> Ив.<ановной> Лурье, и поехали в клуб. Это очаровательный особняк, с 4 теннисн.<ыми> площадками и русским барманом <sic> типа капдантибского повара. Было очень много народу, несколько речей, чарочка и т. д. Были сказаны стихи: «Всех Михайло Сумароков бил на теннисных плацах, а теперь всех бьет Набоков в прозе, драме и стихах». С ужасом я увидел радостно идущего на меня… Нефа, такой взявшего тон, что все должны были невольно подумать, что мы старые берлинские друзья. Между тем он первый раз пришел в клуб (значит, специально на меня) – я же со своей стороны был сначала уверен, что он тут завсегдатай, если не член правления, т. е. было очень ловко сделано. Когда после обеда мы поехали (Н.<адежда> И.<вановна> и я) чай пить к Лурье и я ему сказал, какова «атмосфера» Нефа, он был необыкновенно потрясен и поклялся выяснить, как он, собственно, попал в клуб, т. е. кто его привел и кто его знает. Люблю тебя, моя нежность. Только что получил открытку от Регины, что, ввиду «настроения у людей», вечер в Брюсселе не может состояться. Не пробыть ли мне еще здесь, до 18-го, скажем?

Еще тысяча дел, которые нужно довести до конца. Ну вот, мое счастье. Надо ехать. I adore you.

В.

люблю тебя, мой митенька, напиши мне.

235. 11 апреля 1939 г.

Лондон – Париж, рю ле Моруа, 31, отель «Роял Версаль»

11–iv–393.30

Душенька моя, любовь моя, отвечаю сперва на твои вопросики: ведь с Pares’ом я говорил взасос о моих желаниях в 1937-м; кроме того, обо мне ему постоянно напоминала Чернавина (да и я с ним списывался насчет S.<ociety> f<or> Protection), так что он меня имел в виду; a testimonial’а не могу у него взять, ибо он таковой уже сам послал в Leeds и было бы невозможно неловко просить у него «доказательства». Другими словами – кого бы он тишком ни желал продвинуть, за меня он официально подал голос – а больше ничего нельзя требовать. Вчера я попытался просто зайти к нему – он сосед Чернавиных, она мне и посоветовала, будучи с ним в большой дружбе; но оказалось, что он еще не вернулся из деревни (весь Лондон уезжает в деревню на пасху, чем и объясняется некоторая пауза в моих действиях, – пауза, впрочем, мнимая, ибо я только и делаю, что тормошу людей, а если бываю в музее, то лишь когда никаких других дел нельзя в данные часы придумать). Завтра открывается университет, так что я его во всяком случае повидаю. На письмо Глеба (о том, что, пользуясь моим присутствием в Англии, хорошо было бы теперь же устроить пресловутое interview в Лидзе <sic>) он до сих пор не ответил, т. е., вероятно, ему не переслали. Утром с большим наслаждением сыграл два сета с разными парами в клубе (причем получил там все – белые штаны, туфли и т. д.). Затем выпил double whiskey и был отвезен Лурье к Чернавиной. Какая она прелесть! Рассказала между прочим, что особенно восприняла некоторые страницы «Дара», потому что ее отец был (известный) ботаник-путешественник и она раза два (в 20-х годах) сопровождала его