Чужак в чужой стране - Роберт Хайнлайн

Церковь средней ступени поставляла ударные отряды. Этот трюк Фостер заимствовал у группировки «Индустриальные рабочие мира», известной в просторечии как «шатуны» и действовавшей в начале XX века; если в обществе пытались подавить движение фостеритов, они сходились в городок и скапливались там в таких количествах, что ни полиция, ни тюрьма не могли с ними справиться — полицейским ломали кости, а тюрьмы громили.

Если прокурор опрометчиво выступал с обвинительным заключением, выполнить его было невозможно. Фостер (после боевого крещения) заботился о том, чтобы расследование всегда велось согласно букве закона; ни разу осуждение фостерита как фостерита не было поддержано Верховным Судом.

Помимо внешней существовала еще и внутренняя церковь, состоящая из непоколебимых, целиком преданных последователей Фостера, из которых выбирали жрецов, вождей, держателей всех ключей и творцов политики. Они считались «заново рожденными», понятие «грех» к ним не применялось, место на небе им было обеспечено; лишь им были известны все таинства.

Фостер сам тщательно подбирал своих людей, пока их не стало слишком много. Он искал единомышленников, а если выбирал женщин, они походили на его жен-жриц: полностью убежденные, решительные, упрямые, не имевшие (или искоренившие вместе с виной и неуверенностью) чувства ревности в самом человеческом понимании слова. Все они были в глубине души сатирами и нимфами, потому что тайная церковь и являлась тем самым культом Дионисия, которого Америке так не хватало и для которого в ней был огромный незаполненный рынок.

Фостер был крайне осторожен: если кандидаты на пост были женаты, то и муж и жена становились обращенными. От одиноких кандидатов требовалась сексуальная привлекательность и активность. Он также внушал своим жрецам, что мужчин должно быть больше или столько же, сколько женщин. Нигде не сохранилось письменных свидетельств того, что Фостер изучал своих предтеч, но он либо знал, либо подозревал, что большинство их потерпели крах, потому что похотливость и жадность жрецов вели к ревности. Фостер не повторял таких ошибок, он не утаивал от собратьев даже тех женщин, которые становились его женами.

Он вовсе не стремился расширить свою базовую группу. Церковь средней ступени обладала всем необходимым для того, чтобы удовлетворить аппетиты масс. Если возрождение производило две супружеские пары, достойные заключить «брак на Небесах», Фостер бывал доволен. Если же не появлялось ни одной кандидатуры, он терпеливо «сеял» и ждал всходов, посылая в нужное место испытанных жреца и жрицу.

Насколько возможно он проверял избранных сам, обычно жрицу. Так как все пары, приходившие к нему из церкви средней ступени, были уже «спасены», он мало чем рисковал: от женщин риска не было никакого, а мужчину он предварительно изучал, лишь потом приглашая жрицу.

До того как примкнуть к «спасенным», Патриция Пайвонская была молодой замужней «очень счастливой» женщиной. У нее был ребенок, муж, на много лет старше ее — она не только уважала, но и восхищалась им. И Джордж Пайвонский был великодушным любящим мужем, имевшим лишь одну слабость, но именно из-за нее он частенько оказывался к ночи настолько пьян, что подолгу не мог проявить свою любовь к жене. Пэтти считала, что ей повезло; правда, временами Джордж проявлял симпатию к той или иной клиентке, весьма сильную симпатию, если та приходила днем; правда и то, что заниматься татуировкой, тем более с женщинами, можно лишь наедине. Пэтти относилась ко всему терпимо, а временами и сама назначала свидание клиенту, особенно после того, как Джордж все чаще стал прикладываться к бутылке.

И все же чего-то ей в жизни не хватало. Не стало легче и после того, как благодарный клиент подарил ей змею, — он уезжал и не мог взять любимицу с собой. Патриция любила домашних животных и не боялась змей. Она устроила ей дом в витрине мастерской, а Джордж сделал красивое объявление в четырех цветах: «Не наступи на меня!», выдумка имела успех.

Она завела еще змей, они ее утешали. Но Патриция была дочерью ирландца из Ольстера и девушки из Корка, вооруженное перемирие родителей лишило ее собственной религии.

Когда Фостер стал читать проповеди в Сан-Педро, она уже стала «ищущей». Она заставила и Джорджа сходить на службу, но он так и не смог «увидеть Свет».

Но Фостер помог им, и они покаялись в грехах вместе. Когда Фостер вернулся в их городок шесть месяцев спустя, они уже стали такими ревностными его последователями, что он уделил им свое личное внимание.

— С того дня, как Джордж увидел Свет, — рассказывала она Майку с Джилл, — мои беды прекратились… Джордж все еще пил, но лишь в церкви — и не так много. Когда возвратился наш святой пастырь, Джордж принялся за осуществление своего великого замысла. Конечно, нам хотелось показать его Фостеру… — миссис Пайвонская заколебалась. — Детки, может, мне не стоит об этом говорить.

— Тогда не надо, — решительно отозвалась Джилл. — Пэтти, милая, никогда не делай того, чего не хочешь или в чем не уверена. После «церемонии воды» все должно идти само собой.

— Мне хочется рассказать, но ведь это дела Церкви, обычно о них не говорят… про вас-то я тоже никому не скажу.

Майк кивнул:

— Да, у нас это называется «дела братьев по воде». На Марсе таких проблем нет… но здесь, как я грокаю, временами бывают. «Дела братьев» не обсуждают ни с кем.

— Я… я тоже грокаю. Странное слово, но оно мне нравится. Ладно, милые мои, пусть это будет «дело братьев по воде». Вам известно, что все фостериты имеют татуировки? То есть те, кто принадлежит к внутренней церкви, те, кто спасен навеки — ну, вроде меня? О, конечно, я не хочу сказать, что все они так разрисованы, как я. Но вот здесь, поглядите, в области сердца, это священный поцелуй Фостера. Джордж сумел вытатуировать его так, что он кажется частью картинки, чтобы никто не догадался… Но это его поцелуй — Фостер сам меня поцеловал. — Вид у нее стал невероятно гордый.

Они внимательно рассмотрели рисунок.

— Это и правда печать поцелуя, будто тебя чмокнули и остался отпечаток губной помады. А я думала, это часть заката…

— Да, это Джордж так сделал. Ведь поцелуй Фостера нельзя показывать тем, у кого его нет, я до сих пор никому его не показывала. Но у вас он будет обязательно, — уверенно докончила она, — и тогда я сама сделаю вам татуировки.

— Не понимаю, Пэтти, — спросила Джилл, — как же он целует? Он же — ну, на Небе.

— Сейчас объясню, милая. Любой жрец или жрица могут сделать тебе «поцелуй Фостера», это означает, что Бог — у тебя в сердце, Бог стал частью тебя… навечно.

— Ты есть Бог! — внезапно напрягся Майк.

— Что, Майкл? Ну, мы так не говорим. Но похоже… Бог в тебе и с тобой, а дьявол до тебя не доберется.

— Да, — согласился Майк, — ты грокаешь Бога.

И он радостно подумал: они подошли куда ближе к пониманию идеи, чем удавалось до сих пор, хотя Джилл продолжала учить марсианский, а потому она все понимала лучше всех. Что было неизбежно.

— Конечно, Майкл. Бог… грокает тебя — а ты соединяешься со Священной Любовью, Вечным Счастьем и присоединяешься к Его Церкви. Тебя целует жрец или жрица, а потом на месте отпечатка делают татуировку, чтобы отметина оставалась навсегда. Вовсе необязательно, чтобы отметка была такой большой — у меня-то точный отпечаток благословенных губ самого Фостера, — и ее можно носить где угодно, лишь бы подальше от глаз грешника. Там, где ее никто не заметит. А показывать нужно лишь тогда, когда идешь на собрание Счастья, с теми, кто спасен навечно.

— Я слышала о собраниях Счастья, — заметила Джилл, — но понятия не имею, что они из себя представляют.

— Видишь ли, — рассудительно произнесла миссис Пайвонская, — бывают собрания и собрания. Есть собрания для обычных прихожан, спасенных — но они могут оступиться; там весело, это настоящие вечера, молятся не слишком много, зато много шума и смеха. Может, и любовь есть, но нужно вести себя крайне осторожно и точно знать, с кем и что можно, чтобы не внести семя раздора среди братьев. Тут Церковь придерживается крайне строгих правил: всему свое место.

Но вот собрание Счастья для немногих спасенных навечно — уж тут вовсе не нужно осторожничать, ведь там грешников не бывает. Все давно уже покончили со всеми грехами. Если желаете напиться и отключиться — пожалуйста… ведь на то воля божья, или же вам бы просто не удалось упиться. Хотите преклонить колени и молиться или заняться песнопением — или снять, всю одежду и танцевать — на все воля Божья. Там нет никого, кто узрел бы в ваших деяниях нечто недостойное.

— Ну и вечеринки у вас бывают, однако, — сказала Джилл.

— Именно так все и бывает. И на тебя нисходит блаженство. Если наутро проснешься, а в постели лежит один из братьев — что ж, на то воля Божья, чтобы ты испытала самое большое блаженство. И у всех на теле — поцелуй Фостера, все твои братья. — Она задумалась. — Немного похоже на ритуал воды. Понимаете?