Секс после полудня - Джун Зингер

— Я уверена, что у вас были серьезные основания так поступить, — скороговоркой проговорила она.

— Я думаю, что это так. Я сменил фамилию, когда еще учился в медицинской школе. Я сказал себе, что делаю так из-за всеобщей предубежденности против чиканос, что, как Джеральдо Фернандез, я никогда не смогу попасть в какой-нибудь действительно отличный исследовательский центр. А как я смог бы делать все то хорошее, что планировал, если бы я не получил хорошее распределение?

Значит он все-таки сменил свою фамилию не ради своей жены, подумала Андрианна.

— Но это разумно — сменить фамилию ради этого.

— Вы так считаете? Я собирался стать аспирантом Стэнфордской медицинской школы. Кто-то подумает, что было бы достаточно попасть в какую-либо хорошую исследовательскую группу. Может быть, все, чего я действительно хотел — избавиться от того, что я считал клеймом позора.

— Я не верю этому. Это нелепо.

— Именно это говорила моя жена Мелисса. Но она говорила в первую очередь о смене моей фамилии. Она говорила, что было нелепо мне менять фамилию, потому что та была… — он опустил голову, не решаясь продолжать.

— Ну? Скажите мне, пожалуйста.

— Она сказала, что моя фамилия была частью красоты быть самим собой и что чего бы я ни достиг, было бы еще более красивым, если бы все во мне оставалось таким, каким было при рождении… Своего рода сложение составляющих меня. Вот что говорит Мелисса, — сказал он. Его темные глаза светились, и Андрианна подумала, что, несмотря на то, кем был доктор Херн, он гордился своей женой больше, чем самим собой, и само по себе это было замечательно. И она поняла, что Глэдис Гарсиа была не права в отношении Мелиссы Херн.

Ошеломленная услышанным, Андрианна опустила глаза.

— Мне кажется, ваша жена — поэт.

— Да, но я не послушался ее и все-таки сменил свою фамилию. И в конце концов я никого не обманул. Все по-прежнему знали, кем я был и что я делал. Как это может исчезнуть? «Человек знаменит не именем, а делами своими». Я думаю, что именно это Мелисса пыталась мне сказать. Но к тому времени, когда я действительно понял все это, я был уже Джерри Херном слишком долго, чтобы менять все назад — я уже утратил часть себя.

— Нет, нет! — воскликнула она. — Вы по-прежнему тот, кто вы есть — независимо от того, как вы себя называете! — Она остановилась, удивленная осознанием того, что возражает и от своего, и от его имени. — Но вы еще не рассказали мне, как от научной работы вы вернулись сюда, в Ла-Паз.

— Я не возвращался до тех пор, пока мой отец не умер. Я работал в большом госпитале в Сан-Франциско и занимался своими исследованиями, и когда умер мой отец, его похороны заставили меня переменить свое решение. Именно тогда это поразило меня — я увидел, что сотни людей пришли на его похороны, и как они плакали и скорбели о нем. Здесь были не только из Ла-Паза, но и со всей этой долины. И все, о чем я мог подумать, насколько же тяжела для них его утрата! Это были люди, которые не могли себе позволить пойти к модным врачам или ездить в Сан-Франциско и обратно в надежде, что их примут в клинике какого-либо большого госпиталя бесплатно или без медицинской страховки. И как они оплакивали! Они просто потеряли одного из своих лучших друзей — моего отца, который начал свою жизнь как один из них и целиком посвятил себя их нуждам. И я понял, что здесь была та работа, которую надо было делать. Возможно, не более важная, чем научная работа, но, по крайней мере, необходимая людям. И можно было сказать, что это тоже своего рода научное исследование. Настоящие исследования в реальных условиях, а не в стенах изолированной лаборатории. Поэтому в тот день я принял решение и никогда больше не оглядывался назад и не сожалел о нем. — Он засмеялся. — Даже когда я слышу, сколько денег зарабатывают сейчас все мои старые приятели по медицинской школе…

Она улыбнулась его шутке, но на самом деле чувствовала, будто плачет. «Я никогда больше не оглядывался назад и никогда не сожалел о своем решении», — какие это были удивительные слова!

— Так вот, я думаю, что все ваши пациенты должны быть самыми счастливыми, что у них есть такой доктор, и Мелисса — очень счастливая женщина.

И она подумала, что ей выпала честь встретиться с Джерри Херном и что независимо от того, что случилось, даже если она не увидит его снова, она никогда не забудет его. Даже хотя жюри еще не вернулось и приговор еще не объявлен, Джерри Херн дал ей нечто бесконечно ценное — он подарил ей дружбу.

Он сам раскрылся перед ней, не стыдясь и даже с покорностью рассказал о себе. И даже если бы он ничего больше не сделал для нее, он уже показал ей, что есть надежда и что есть дорога, по которой можно идти, дорога возвращения домой, даже если ты изменил когда-то свое имя.

И она обнаружила, что рассказывает ему о себе гораздо больше, чем намеревалась, больше, чем она вообще кому-либо рассказывала. Это было так, будто однажды она начала говорить и не может остановиться, начиная с человека, который был ее отцом, и со дня, когда умерла ее мать…

— Но что вы делали, когда уехали из дома Джино Форенци?

— Я не хотела оставаться в Риме, где были Гай и Джино, поэтому отправилась в Париж.

— И что вы там делали?

— Я знала там несколько человек, одного настоящего друга и несколько знакомых. Они приглашали меня на вечеринки и приемы, и я встречалась с новыми людьми, которые становились моими знакомыми, и они приглашали меня еще на одни вечеринки, и вскоре у меня оказалось много дружеских знакомств. А потом, поскольку я знала многих людей, немного разбиралась в искусстве и испытывала нужду в наличных деньгах, следуя совету Джино, я копила драгоценности на черный день, я стала работать в художественной галерее. Моя основная обязанность состояла в том, чтобы приводить в галерею своих богатых приятелей с тем, чтобы те что-нибудь покупали. Это была не самая удачная карьера, но какое-то время меня она вполне устраивала.

— Но ведь вы же были помощником администратора у Джино. Наверняка вы могли бы найти хорошую должность, например, должность менеджера в какой-нибудь фирме. Вы могли бы сделать настоящую карьеру.

— Может быть, но я не могла бы получить там место, не упомянув про свою работу в «Форенци Моторс», и если бы я сделала это, то вряд ли могла бы рассчитывать на получение работы, поскольку у Джино было много связей. Но прежде всего: делать карьеру означало думать о будущем, планировать на большой срок, а я просто не могла выдержать этого. Если бы я строила сколько-нибудь реальные планы на свою жизнь, мне пришлось бы учесть вполне реальную возможность того, что ремиссия может закончиться. Поэтому я отказалась думать больше чем на пару дней вперед. Всех и все я рассматривала как временное.