Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея - Анна Кладова

Интересно, а кто меня сдал?

Мысль внезапно охладила ее разгоряченное сознание. Она успокоилась и впервые за долгое время плена задумалась о том, почему она, собственно, здесь оказалась.

* * *

Цжеул говорил с сильным акцентом, тщательно проговаривая чуждые для него звуки.

— Тебе беда идет. Близко она. Уходи.

Олга недоверчиво глядела в раскосые глаза купца, такие узкие, что невозможно было рассмотреть их цвет.

— Отчего же?

— От Стаи. От мечей, от цепей…

Змея невесело рассмеялась.

— Да кто я, по-твоему, такая, чтоб за мной Стаю посылать?

Черные аспиды-усы, покрытые инеем над верхней губой, вздрогнули, будто живые. Цжеул нервно дернул поводья, склонился к самой луке и быстро зашептал, путаясь в глаголах.

— Я плохо говорить на твой язык! Они не чуять. Те, кто в Стае. Они нюхать, но не понимать, кто есть ты. Люди не могут знать. Люди знают только мертвых душ… дух… йок. А я видеть всех нелюдь. Я… хороший глаз… видящий. Я, как белый птица… над морем… плакать.

— Чайка?

— Да! Я вижу, что есть в тебе… ты такое. Но это все, что могу. Я… Чайка. Но крови их есть мало во мне. Я знаю, кто дух и кто женщина сразу. Только Змей. Я зрячий, и только.

Цжеул вылупил зенки и Олга поняла, что скрывал прищуром хитрый купец. Пронзительно-голубые, будто январское небо, и прозрачные, как капля родниковой воды, глаза смотрелись неуместно на плоском загорелом лице. Где-то она уже видела нечто подобное. Миг, и припорошенные снегом длинные ресницы вновь скрыли чудесные очи, что могли видеть суть нелюдя.

— Плохой… мертвый йок говорил с… головой охраны. Я в едальне быть, когда они говорил. Они думали, я не понимаю, а я уже знать сейчас, что они хотят хватать нелюдь. Я глядеть. В караван только ты светить, но солнцем. Ты другой нелюдь… дух. Мертвые светить золотом. Холодный луч. А ты тепло. Хорошо! Уходи. Стая злые. Они победить. Солнце нельзя мешать с кровью.

Олга некоторое время молчала, разглядывая напряженное лицо цжеула. Нелюди, оракулы, Белые Чайки, Нюхачи, вот теперь еще и Зрячие! Кого только нет! Черт бы вас всех побрал, выродки проклятые!

— Спасибо, но ни к чему мне прятаться, да и некуда. Нападут — отобьюсь. Не отобьюсь, сдохну — все лучше, чем постоянно бежать.

— Но нельзя мешать солнце…

— Можно, купец. Мне все можно!

Цжеул ничего не ответил, лишь плюнул в сердцах на землю, да ударил пятками своего коня, правя к голове обоза.

* * *

Мне можно все!

Давно иссохшие губы растянулись в ухмылке, рвущей тонкую кожу, и кровь выступила из трещин. Она слизнула соленые капли и сделала очередной глоток из спасительного бурдюка.

Все!

Черное существо в углу зашипело, зло прищурив алые зенки.

— Умолкни, тварь!

Чужим показался ей свой собственный голос. Не было в нем ни страха, ни гнева, ни боли — ничего, лишь усталость. Вдруг стало смешно от того, что она представила себя со стороны. Иссохшая Мара с бурдюком в обнимку. Ну, как есть: подзаборный забулдыга, подперев стенку трактира, похмеляется, чем бог послал.

Бог!

Вновь стоял перед ней старик — сарриб, неизвестным ветром занесенный в чуждый ему край.

Вечный шааб, как бог!

Кто же ты, Учитель? Лис, Проклятый, Чужой — много имен у тебя, но где истинное? И кто тот, что продал меня сотнику? Почему сам не вышел сразиться? Эх, Учитель, была тебе вера, пока не соврал единожды, чтоб удержать меня рядом. Теперь же… все возможно. Твоя безумная голова могла родить план, подобный этому. Но зачем? Урок? Нет иной причины, кроме твоего жестокого сумасшествия. Или месть? Но не мне ли нужно мстить тебе за все: за муки, за унижение, за ложь… за семью!

Она даже не заплакала. В этом месте больше не было боли. Нечему было болеть, все выгорело дотла. Так и не понятыми остались слова Ары-Земли, просившей ее не изводить себя переживаниями за людей, что становились между Лисом и его… игрушкой ли? Она давно перестала понимать свою роль в странной игре нелюдя. И чем дольше длился спектакль, тем безумнее казался Рыжий.

Кто же ты, нелюдь?

— Я знаю.

Она вздрогнула от неожиданности. Голос был противный, писклявый и неприятно отдавал в висках. Два алых ока пристально глядели из темноты дальнего угла. Она усмехнулась.

— Что ты можешь знать, тварь?

Существо фыркнуло, наполнив камеру облачком черного дыма.

— Я знаю все.

Оно вдруг стало прозрачным, лишь глаза горели в дрожащем мареве, принявшем очертание человеческого тела.

— Ты кто?

— Я — это ты. А так как я есть ты, то и ты знаешь, что знаю я, и, следовательно, знаешь все.

— Что за чушь!

Существо пожало призрачными плечами, мол, не нравится, не слушай.

— Ты было черным, стало белым… с чего это ты решило со мной поговорить?

— Ты глупая. Ты видела правду, но не можешь ее понять. У тебя лишь голый разум и дурная эмоция. Не слышишь меня. Очень глупая! А так как ты — это я, то я тоже должна быть глупой, но это не так. А то черное было не я. То есть я, так как оно было ты, а ты — это я, и, следовательно, я — это и оно тоже.

— Погоди, постой… ахинея какая-то… Ты можешь говорить яснее? Что тебе нужно?

— Голый разум и дурная эмоция, говорю тебе! Беда в них!

Существо выпучило глаза и начало растекаться, теряя форму. Засов скрипнул, изымаемый из петель, резкий звук реальности разорвал тонкую суть неведомой твари и она исчезла, затерявшись среди отблесков пламени факела.

— Мила!

Где-то она уже слышала этот голос… Когда-то она назвалась этим именем. Голубые глаза щурятся в темноту, желтые, словно густой мед, волосы золотятся, ловя живой отблеск огня.

— Мила… Змея, это я, Стоян!

Глава двенадцатая

Шептун

Велидару не спалось. Он, кутаясь в свитку, сел на жесткой монашеской кровати, сунул ноги в мягкие домашние башмаки. Свечу палить не стал — луна была яркой и ее света, льющегося сквозь узкое оконце кельи, было достаточно. На соседней койке, обнявшись, спали его сыновья, старший и младший. Уступили место отцу, засидевшемуся в ученическом пределе до самой полуночи. Велидар улыбнулся. Хорошо им, молодым, а его спина, разнеженная на перине рядом с любимой женой, отвыкла от голых досок да сырости каменных стен и теперь ныла, не давая уснуть. Лекарь поднялся и вышел в коридор, плотно прикрыв за собой дверь. Здесь