Пьяная Россия. Том первый - Элеонора Кременская

– А чего это ты там жуешь? – поинтересовался Степан, спуская босые ноги на холодный пол. – Ну-ка подай валенки отцу!

Иванушка не отвечая, равномерно двигая челюстями прошел к теплой печке, протянул руку, пошарил где-то наверху, на полатях и, достав сразу несколько пар валенок, кинул отцу.

– Дурной какой! – заорал Степан. – Я тебе не многоножка!

Иванушка пожал плечами и сел обратно к столу. На столе, застеленном клеенчатой скатеркой стояло несколько тарелок с соленьями. Иванушка расправлялся с жареным окорочком. Из кухни впорхнула в комнату молодая женщина и, улыбаясь Иванушке поставила тарелку с окорочком Степану.

– Папаша! – позвала она, глядя на Иванушку. – Иди есть!

– Какой я тебе папаша! – рассердился Степан, тем не менее, присаживаясь к столу.

Женщина подошла к шкафу, где было зеркало во весь рост. Иванушка равнодушно смотрел, не переставая жевать, как она вынула из кармашка платья маленькую расчесочку, причесала ею мягкие отливающие золотом волосы, улыбнулась ему многообещающей улыбочкой и пошла, плавно покачивая бедрами. Он проводил ее длинным взглядом. Она покинула избу и не торопясь, явно понимая, что он смотрит на нее в окно, шла, рисуясь.

– Ну и баба, – покрутил головой Иванушка.

– Да, – задумчиво протянул Степан, – вот эту-то женщину, да и взять бы тебе в жены.

– Дурак, что ли, – обиделся Иванушка, – зачем жениться, когда можно и так…

Степан недоумевая, посмотрел на сына:

– А чего же так, ведь потеряешь ее, уйдет к другому, который руку и сердце ей предложит!

– Ну и пусть уходит! – беззаботно махнул рукой Иванушка. – Одной бабой больше, одной меньше!

– А мне показалось, что она тебе не просто нравится, – тихо предположил Степан.

Иванушка только насмешливо и зло рассмеялся:

– Если хочешь знать, все бабы одинаковы, ты к ней с букетом цветов, а она тут же выдумывать, к свадьбе готовиться, взамуж за тебя норовит и примеряется, как будет выглядеть замужней, как подруги ей завидовать станут. А после как напридумывает, начинает мужиком командовать и, если мужик тетеря, то все, готов к кольцу и венцу, но если как я…

Он сделал длинную паузу со значением, глядя на отца, и расхохотался, сжимая кулак:

– Вот где я их всех держу! – сплюнул он на чистый мытый пол и процедил презрительно, – бабы…

– Бабы, – повторил задумчиво, Степан, – бабы-то не они, а ты, ты и есть баба!

Одновременно со словами, отворачиваясь от сына и всем своим видом, давая понять, сколь сильно он презирает сына.

– Оставь, пожалуйста! – сухо перебил его сын. – Я тебе благодарен за беспокойство, но это моя жизнь.

– Баба! – упрямо повторил старик. – Баба!

– Молчи! – потребовал Иванушка.

– Баба, баба! – дразнился старик. – За пять десятков перевалило, а все в женихах ходишь, недаром на деревне прозвали Иванушкой-дурачком.

Иванушка вскочил, как ужаленный, самолюбие его было сильно задето, хватил кулаком по столу и выскочил вон из избы.

Оставшись один, Степан не торопясь доел, смахнул крошки хлеба на ладонь и отправил себе в рот, прибрал со стола, заботливо вытер сырой тряпкой поверхность клеенчатой скатерти и, облачившись в привычную каждодневную одежду состоявшую в обыкновении из рубахи, брюк, пиджака с кожаными заплатами на локтях и теплых ботов, ноги у него мерзли и болели, вышел во двор.

Солнышко уже припекало. Многочисленные куры ходили по траве, выуживая себе на завтрак дождевых червячков. Иванушка возился возле дровяника, собираясь колоть дрова, на отца он даже не взглянул, лишь обиженно поджал губы.

Степан сходил к калитке, достал из почтового ящика свежих газет и, усевшись на общей деревенской лавке под липами, принялся читать. Для чтения из нагрудного кармана он выуживал самое настоящее пенсне с тесемкой, пенсне было старинное, когда-то его с шиком носил еще дед Степана.

Деревенская детвора собралась вокруг и заворожено следила, упадет пенсне с носа Степана или не упадет.

Многие из детей считали, что пенсне деда Степана чрезвычайно походит на круглые очки Гарри Поттера и втайне завидовали деду, желая точно такие же кругляшки и себе.

Дети писали мелом на стенах. В деревне любили поздравлять друг друга с днем рождения, с любой датой, да и просто так. За неимением денег на подарок в обыкновении чудаки брали белую эмалированную краску и писали прямо на стенах домов, на сырых досках заборов, на боках проржавевших гаражей свои поздравления. Обязательно подписывались, иногда под короткой надписью: «С Днем Рождения, Алевтина!» стояло тридцать подписей чудаковцев.

Дети и подростки подражали взрослым и тоже писали друг другу поздравления, признавались в любви. Правда, во всей деревне нельзя было найти ругательных надписей или эротических рисунков, жизнь деревенских людей изобиловала настолько невероятными физическими нагрузками, что наскальная живопись должна была поддерживать и согревать, а не раздражать и бесить. И дети это чувствовали. В особенном почете были художники. Им всегда предоставляли возможность рисовать сложные рисунки, наделяя разноцветными красками, где присутствовала та эмаль, что продавалась в сельпо, к примеру, зеленая и голубая. Таким образом, постепенно на фасадах домов, на деревянных покосившихся входных дверях избушек, на поросших мхом развалинах деревенской церкви появлялись изображения светло-зеленых солнышек, голубых подсолнухов, ярко-зеленой травы, голубоватых роз. Эти рисунки радовали усталые сердца чудаков и согревали теплом проморзглой зимой.

Толстые кривоватые пальцы наманикюренные и усыпанные для пущей убедительности блестками были унизаны массивными золотистыми перстнями. Толстую шею обвивала большая золотая цепь. И все бы ничего, но на пышных телесах болтался огромный сарафан застиранный, выцветший, ну никак не подходящий к дорогим украшениям. Простые черные шлепки, пожалуй, подошли бы еще к сарафану, но вот ярко-сиреневую сумку уже точно никуда нельзя было пристроить, картину некоего анархизма дополняла еще и прическа дыбом, и цвет волос – ярко-рыжий.

– Мамонт, ты что издеваешься? – чуть не плача проговорила молодая женщина.

Она как раз вошла во входные двери:

– Как ты выглядишь, что ты на себя напялила? – продолжала молодая, сама мимолетом бросая взгляд на свое отражение в зеркале.

Мамонт сконфузилась и попятилась в комнату, к шкафу. После недолгого перебирания коллекции состоящей из двух блуз, одной юбки и черного платья молодая психанула:

– Да, что в самом деле, у тебя приличного платья даже нету?

– Нету! – пролепетала Мамонт, глядя на дочь со слезами на глазах. – Прости, Наташенька, всю одежу моль сожрала!

– Лучше бы моль тебя сожрала! – закричала молодая. – Нафталин чего не кладешь, покупай тебе после этого модные тряпки!

И оскорблено хмыкая, вышла в другую комнату, двери за собой захлопнула подчеркнуто громко, как говорится, с треском.

Мамонт тут же сдернула с себя украшения, бережно сложила в деревянную шкатулку, засунула в сервант. Перевела дух. Кинулась к бельевому шкафу, сунула руку под стопку постельного белья, вытащила пакетик перехваченный резинкой. В пакетике лежали деньги, выудила бумажку в тысячу рублей, подумала и присоединила к одной бумажке другую, точно такую же.

Через минуту она, теряя шлепки, неслась тяжелым ядром в сторону сельпо.

– Надо блюсти себя! – визжала старая учительница. – Как ты одета, где твое достоинство?

Внучка, лет пятнадцати удивилась:

– Достоинство у мужиков, а у меня-то оно откуда возьмется?

Старая дама моментально пришла в себя, сдержанным шепотом осведомилась у внучки, что она разумеет под словом достоинство?

– Как что? – ответила внучка, удивляясь еще больше. – Естественно, пенис, а он бывает только у мужиков.

Дама застонала и, прижимая пальцы к вискам, прошла в свою комнату, оттуда послышался ее смех полный горькой иронии.

К Степану на скамейку подсела старушка, светло ему улыбнулась и на мгновение в ее изборожденных морщинами чертах, промелькнул призрак былого очарования молодости.

– А, богомолка, здорово! – поприветствовал ее Степан. – Как живется-можется?

Старушка немедленно пришла в движение и, погрозив пальцем Степану, произнесла назидательным тоном:

– Терпи, не ропщи! В награду за мучения в рай попадешь!

– А, ежели не мучаешься, а живешь, как сыр в масле катаешься? – поинтересовался Степан и к всеобщему разочарованию детворы снял пенсне с носа, упрятал его в карман пиджака.

– В ад! – убежденно кивнула богомолка.

– Так что, стало быть, все русские в рай пойдут? – попытался сбить ее с толку Степан.

– С чего бы это? – оживилась старушка.

– Да ты что, посмотри только, как мы мучаемся! – разгорячился Степан.