Хан с лицом странника - Вячеслав Софронов

Басманов был хорошо знаком с князем Петром Ивановичем Барятинским, но не мог предположить, как тот оказался в плену у крымцев… Может кто-то выдал себя за него? Не находя объяснения, решил взять грамоту с собой в Москву и там передать ее на подворье Барятинских, а они уж пусть решают, за кого просят такой огромный выкуп татары, требуя доставить его в Бахчисарай.

Он так и поступил, когда после снятия рязанской осады, через несколько дней добрался до Москвы и, отдохнув после дальней дороги, с утра направился на Арбат, где находилась усадьба князей Барятинских.

Слуга провел его в небольшую горницу, устланную пушистыми коврами, с развешанным по стенам оружием и попросил дожидать здесь хозяина. Вскоре раздались торопливые шаги и к нему вышел сам князь Петр Иванович, широко раскинув руки. Обнялись, поцеловались троекратно по русскому обычаю. Хозяин велел принести вина и заговорил первым:

— Рад видеть тебя, Алексей Данилович! Видать, опять с сечи или только едешь куда?

— Про войну хорошо слушать, да тяжело видеть.

— Ну, ты, боярин, ратник у нас известный, не чета многим, — польстил Басманову хозяин, — и с немцами, и с ливонцами бился, Казань брал. А уж с крымцами и подавно сладишь. Я и не сомневался.

Алексею Даниловичу приятно было упоминание о заслугах его и он невольно зарделся, крякнул несколько раз, поднял свой кубок и произнес со значением:

— За то и разреши выпить, князь Петр, чтоб только в поле нам воевать, а меж собой в мире и согласии жить.

— И то верно, — согласился Барятинский, поднося кубок к губам, — коль в поле съезжаются, то родом не считаются. Верно говорю? Негоже нам меж собой счеты сводить, чиниться друг перед дружкой древностью рода, да бороды в клочья драть на радость недругам.

— Вот и государь речь о том же ведет: все князья и бояре перед ним равны и службу нести должны ту, что он повелит.

— Верно, верно… Добро на худо не меняют. Коль дело Божие забудешь, то своего не получишь.

— Вот, вот, — подхватил Басманов, — воля Божия, а суд царский. Гневим мы государя спесью да самовольством, а потом дивимся, отчего он хмур да не весел.

Петр Иванович Барятинский всегда сторонился царского двора и без дела, без приглашения туда не ездил, хоть и вел свой древний род от князей Черниговских, имеющих пусть и дальнее, но родство с Рюриковичами. И он немало повоевал, но не столь успешно, как Алексей Данилович Басманов, отличенный самим царем. Будучи человеком осторожным, не водил особой дружбы с боярами.

И сейчас он весьма осторожно вел беседу Бог весть, зачем пожаловавшим к нему боярином, чья близость к царю была хорошо известна. Он пытался угадать истинную причину посещения своего дома Басмановым, но тот не спешил переходить к цели своего визита, отхлебывал вино из быстро пустеющего кубка, ничуть при этом не хмелея.

— Почитай с самого Светлого Воскресенья у государя не был и не знаю, не ведаю, чем он занят. Расскажи, князь, какие новости нынче на Москве-матушке слышны. Чего народ бает? — спросил Басманов.

— Да какие такие новости, — огладил мягкую бородку хозяин, — вот купцы говорят, будто рожь к осени подорожает, неурожай нынче опять. Про опричнину толкуют. Всяк по-своему судит. — Он боялся сказать при Басманове чего-то невпопад, лишнее, чтоб, не приведи Господь, не донеслось до царских ушей, да не отозвалось бы потом на его голове.

— А чего про опричнину понять не могут? Не от тебя уж первого то слышу, — Алексей Данилович все же слегка захмелел, стал разговорчив и желал показать собственную осведомленность в делах, — государь наш ее с дальним прицелом ввел, чтоб определить, кто ему друг, а кто недруг. Кто желает в земщине оставаться, тот сам под собой сук-то и рубит. А кто к нему в царский удел со всеми людьми и землями перейти безоглядно пожелает, значит слуга царский наипервейший и камня за пазухой не держит против государя своего.

— Да как можно против государя камень за пазухой держать?! — по-бабьи всплеснул руками Барятинский, раскинув их широко в стороны, показывая что, мол, сроду ничего не держал и не держу за пазухой.

— Есть… Всяческие людишки есть. Не хотят над собой царской руки признать и все себя ровней с государем почитают. Называть вслух не стану, но думается ты их, князь, и без меня знаешь и не меньше моего сторонишься, дружбы с ними не водишь.

— Как можно! Как можно с царевыми недругами дружбу водить…

— То-то же… Сам и проговорился, что знаешь с кем дружить, а от кого подале держаться, — усмехнулся Басманов, — поймал я тебя все же. А? Князюшка? — с пьяной усмешкой уставил он черные глаза в лицо Барятинскому.

— Да и ловить нечего меня… Я за государя… хоть сейчас живот положу, — засуетился Петр Иванович, — а уж людишек своих и хозяйство, да сроду я за него не держался. Так и передай государю, мол, князь Барятинский готов перейти со всем своим уделом к нему в цареву опричнину. Хоть завтра готов! Так и передай! — князь обрадовался, что, наконец, дознался о цели прихода Басманова и теперь пылко пытался доказать свою преданность и ему, и царю и чуть только не рвал на груди рубаху, часто крестясь и кланяясь на образа.

— Да хватит тебе креститься. Чай, не на исповеди. С чего это ты вдруг решил, будто побегу царю докладывать о верности твоей? Больно ты мне нужен, — Басманов сидел, тяжело раскачиваясь на лавке, и встряхивал черными, смоляными кудрями, видать хмель все же добрался до него, — у меня своих забот полон рот. Вот и пойду ими заниматься. — Он с трудом встал и направился к двери. Барятинский забежал вперед, кликнул слугу, чтоб проводил гостя.

— Может возок запрячь, а то чего-то ты, Алексей Данилович, стоишь худо на ногах.

— Не впервой, сам доберусь, — Басманов встряхнул головой, — ты, случаем не подсыпал чего в вино? А то башка гудит, плывет все перед глазами.

— Как можно! Как можно! Да чтоб я… Чтоб лучшему другу… В вино подсыпать… Голову на заклад ставлю…

— Побереги голову-то, пригодится еще, — Басманов хоть и покачивался, но соображал хорошо, — слушай, а чего я к тебе заезжал? — остановился вдруг он на крыльце. — Не знаешь?

— Так я думал в опричнину царскую звать, — простодушно ответил Барятинский, — о том и речь вели. И я полное свое согласие высказал. Хоть сейчас готов!

— Не-е-е… Опричнина тут не при чем… А-а-а… Вспомнил! Ты к татарам в плен случайно не попадал?

— Избави Бог! — снова перекрестился князь. — Убереги от напасти такой.

— Чего же они тогда за тебя выкуп требуют? — Басманов полез за пазуху и вытащил полученное им послание от крымцев, привезенное из Рязани, и передал его в руки Барятинскому. Тот развернул засаленную и помятую грамоту, поглядел и вдруг, схватившись за сердце, побледнел и стал медленно оседать. Стоявший рядом слуга едва успел подхватить его и крикнул во двор, чтоб принесли скорее воды.

Но Барятинский, собравшись с силами, оттолкнул того и тихо спросил:

— Чего же ты молчал столько времени, Алексей Данилович? Или специально томил, чтоб больней уколоть?

— Да ты чего говоришь? — Басманов видя, как осунулось лицо князя и наполнились влагой глаза, понял, что дело нешуточное, посерьезнел. — Я тебя увидел и думаю, ошибка какая вышла. Мало ли чего бывает… Назвался кто-то твоим именем и все тут. Забыл, зачем и приехал к тебе. Вот истинный крест.

— Верю, верю, Алексей Данилович, что не со зла ты таил от меня грамоту. А она про сына моего, Федора, писана. Видать, захомутали Федьку моего крымчаки…

— А ведь точно! Твой Федька моему сыну почти ровесник. Неужто он уже на службу подался? Молод ведь еще…

— Весной и пошел с дозорным полком в степь. Первый год.

— Как же я не знал? А у крымцев он как оказался?

— Знал бы — сказал, — негромко ответил Барятинский, — надо денег где-то собрать, а то и занять придется. Вот беда-то на мою голову свалилась.

— Что за слуга с ним оказался?

— Брал он с собой нескольких. Да уж его-то выкупать за такие деньги не подумаю. Пущай сам выкручивается. Проспал, проглядел, когда его господина в полон взяли, а теперь я же должен за него выкуп слать! — постепенно наливался злобой Барятинский. — Да если я бы его и выкупил, то единственно ради того, чтоб на цепь посадить вместо сторожевого пса в будку подле ворот! Тьфу, на него!

Весть о пленении Федора моментально разнеслась по дому и на крыльцо, рыдая, выбежала жена Петра Ивановича, а следом и два младших брата.

Окончательно отрезвевший Басманов, тяжко вздыхая, оставил их усадьбу и уже через день выехал в Александровскую слободу к царскому двору, взяв с собой и сына.

Царь встретил его приветливо, долго расспрашивал о силах крымцев, пришедших под Рязань, а затем самодовольно заявил, что Девлет-Гирей никогда не посмеет напасть на Москву, а будет все так же осаждать малые порубежные города. Тогда же Иван Васильевич заприметил и Федора Басманова, приглянувшегося ему своей тонкой, почти девичьей фигурой. На вечернем пиру велел тому выпить ковш браги за его царево здоровье, а потом и плясать на потеху всем гостям. Федор, первый раз попавший к цареву двору, старался показать удаль в танце и выкидывал немыслимые коленца, веселя государя.